Громкая тишина. Анна Вислоух

мой сын делает не так? Что мы все не так делаем?

      Ответ на свой вопрос я получаю совсем скоро, буквально через неделю, когда прихожу за Тимом в школу. Виолетта Максимовна подходит ко мне и с весьма суровым видом предлагает зайти к ней в класс «на пять минут».

      – Анна Михайловна, я бы хотела с вами очень серьёзно поговорить.

      Я чувствую себя провинившейся школьницей и инстинктивно ощупываю карманы – нет ли там, не дай бог, перочинного ножика. Тьфу ты, ножик у меня отобрал папа, еще в первом классе. Что же тогда…?

      – Анна Михайловна, – начинает торжественно Виолетта Максимовна, – мы считаем, что вам нужно перевести сына в класс для детей с ЗПР.

      – С чем, простите? – обалдело переспрашиваю я. – И кто такие «мы»?

      – Мы, уважаемая, это педсовет! – Виолетта с возмущением выпаливает эту фразу, сразу ставя меня на место – кто здесь я и кто педсовет. Понимала чтобы.

      – А ЗПР – это задержка психоречевого развития, – великодушно добавляет она.

      – Но кто… Когда… – я начинаю заикаться. – Но кто поставил моему ребёнку такой диагноз?! Вы хотя бы знаете, что он прекрасно рисует, ходит в музыкальную школу – уже целых два года!

      – Это конечно, все чудесно, – Виолетта Максимовна невозмутима, как статуя Свободы. – Но это совсем не значит, что он может учиться с… нормальными детьми. Он психологически не готов к школе.

      – И в чём это проявляется? – я чувствую, как ко мне подкрадывается старая подруга паника – ку-ку, давно не виделись!

      – Он катастрофически не успевает выполнять работу со всем классом! – Виолетта всё-таки смягчается, видимо, увидев мое лицо. – За то время, когда класс решает три-четыре задачи или примера, или пишет несколько упражнений, Тим делает только одно!

      Я всё ещё продолжаю глупо улыбаться. Мне всё ещё кажется, что Виолетта скажет хотя бы что-то хорошее о моём ребёнке. Но она произносит это слово «одно» так, что я ясно вижу у неё в руках огромную единицу и понимаю – если сию секунду не перестану улыбаться, она с размаху шмякнет ею по незащищённой моей улыбке. Я сжимаю губы.

      – Вы что, не открываете тетради сына, не видите, ЧТО там написано и какие стоят оценки? – сочувствие, мгновение назад промелькнувшее в её взоре, сменяется искренним недоумением.

      – Нет, почему же… Я открываю… в смысле, я и уроки делать ему помогаю… Но… мне казалось, что он просто очень медлителен, несколько рассеян… Но ведь он понимает, как решать задачу! И пишет довольно грамотно, – я кожей чувствую, что учительница меня не слышит.

      – Слегка рассеян?! Это вы называете – слегка?! Да я до него по полчаса не могу достучаться! Зову и по имени, и по фамилии, а когда уже просто подхожу и трясу его за плечо, тогда он наконец-то просыпается! И встает с таким видом, будто хочет спросить: «Кто вы все здесь такие, и что я тут делаю?»

      Виолетта от возмущения покрывается пятнами, и в её голосе я с удивлением улавливаю жалобные нотки – вот, мол, какие стрессы мне приходится переносить из-за вашего сына.