Философия Красоты. Серия книг поэтической философии миропонимания новой эпохи. Владимир Симонов

На звонок тихий голос по громкой связи спрашивает фамилию, уточняет время. Замок щёлкает, и распахивается небольшое пространство, где слева за столом сидит афроамериканец среднего телосложения, разговаривающий так тихо, что приходится напрягаться, чтобы разобрать, о чём он спрашивает.

      Мои документы через него проходят первичную проверку, он смотрит ID, сверяет с анкетой данные, проверяет паспорт и что-то записывает в листках на столе.

      – Писатель? – неожиданно спрашивает он тем же завораживающе тихим голосом.

      – Да, – подтверждаю я, невольно так же понижая тон.

      – Украина? – второй вопрос мог и не вызвать моего интереса, ибо в анкете записано, паспорт какой страны я представляю в посольстве, но желая вдохновить самого себя и поддерживая доброжелательность, с которой обращается ко мне официальный представитель, утвердительно киваю.

      – Я гражданин Украины. Знаете, где это?

      – Конечно! – невозмутимо и непринуждённо утверждает чёрный парень. И дальше выдаёт: —Гогол – знаете?

      – Что? – не понял я его произношения. Нет, первые две фамилии не вызвали вопроса, ибо американские газеты много писали об оранжевой революции в своё время, и статьи о нынешнем положении дел в Украине также появляются время от времени в центральной прессе.

      – Гогол! Тоже писатель с Украины.

      – Гоголь? – переспросил я, но больше риторически, чем действительно вопрошая. – Вы знаете Гоголя?

      – Да! – почти с гордостью ответил афроамериканец.

      – Удивительно! – искренне восхитился в свою очередь я.

      Достоевский, Чехов, Толстой… Этот ряд для меня в Америке стал привычным, многие американцы именно эти имена всегда называют, желая показать знание русских писателей, каждый из которых вложил в становление духовной Америки свою весомую лепту. Голливуд стартовал с Достоевского в поиске мужчиной своего места в современном мире; Чехов утвердил пример возможности проявления в литературе и, опять-таки, в кино интереса к маленькому человеку; ну, а гениальная мощь Толстого всегда влекла американцев возможностью заглянуть в закулисье тайны русской души.

      – Маяковский! – невозмутимо продолжал демонстрировать глубину познания России парень.

      – О, Маяковский! Это мой любимый поэт! – я почувствовал как абсолютно искренне включился в собеседование, ибо Маяковский действительно был и остаётся непререкаемым авторитетом для меня глубиной формулирования пространства поэтическим словом. Но это для меня, воспринимающего язык ментально, напрямую через сердце. – Но поэзия Маяковского непереводима, это же совершенно уникальные и рифма, и словообразование?

      – Я читал! Правда на французском, – так же невозмутимо и тихо произнёс уникальный чёрный, кивая головой. В моих глазах по-видимому проявилось искреннее восхищение, что заметил и мой собеседник, продолжая с радостью демонстрировать свои знания: – Россия вообще интересная страна: революция 1917 года, война в 1941 году… Кто спас