Золотая чаша. Ольга Иванова

потихоньку молилась за них. Тоска владела ее сердцем. Никогда она так часто не вспоминала мать, отца, родных цыган, веселую и горькую таборную жизнь.

      К воскресному утру тучи ушли, с небес светило прощальное, особенно яркое и теплое солнышко.

      Раным-рано Софья прибежала в церковь. Старенькая попадья, отпирая ворота, ласково спросила:

      – Что спозаранку, дочка? Нужно чего?

      – Ничего, матушка! Душа болит…

      – Ох ты, сиротинушка! – Попадья горестно покачала головой и вдруг взглянула настороженно: – Аль беду какую чуешь?

      Софья опустила голову:

      – Чую, матушка… Да вы не бойтесь, у вас все хорошо будет! Это меня беда ждет…

      Старушка заохала, торопливо отворяя двери храма и подталкивая Софью вперед:

      – Иди, детонька, стань на колени, помолись до заутрени! Скоро уж дьяк придет. – Она зажигала свечи, тяжело дыша и бормоча молитву, по глубоким морщинам на щеках стекали слезы.

      До начала службы регент собрал певчих на клиросе, давая им последние наставления:

      – Не слух услаждайте, но слово молитвы несите пастве!

      Строго обвел глазами хор, остановил взгляд на Софье:

      – Что, не плакала ли? Где страсти, там нет Бога! Голос не сел ли? Смотри мне, а то!..

      – Господь просвещение мое́ и Спаситель мой, кого убоюся? – певуче ответила девушка.

      – Не сел, – успокоенно произнес регент. – Ну, распеваемся!

      Софья пела как никогда ясным и чистым переливом, устремив взгляд в никуда, проникаясь словами молитвы:

      – Тело Христово приимите, Источника Бессмертнаго вкусите!

      После службы регент подошел к ней:

      – Спаси Христос, Софьюшка! Ублажила. Губернатор про тебя даже спрашивал. Да ты чего испугалась-то, птица певчая?

      Изо всех сил старалась она незаметно проскользнуть мимо губернатора, стоящего в притворе вместе с дородной румяной супругой и старым настоятелем, о чем-то увлеченно разговаривающими.

      За дверями храма стояли Галина с матерью. Обе в упор уставились на Софью, и ее сердце забилось такой тревогой, болью и тоской, как в детстве, когда ее последний кусок хлеба съела чужая собака…

      Она поспешила смешаться с толпой прихожан на церковном дворе. За спиной услышала настойчивые женские голоса:

      – Господин губернатор! Господин губернатор! Извольте выслушать просьбу нижайшую!

      Дрожь пронзила и приковала к земле как копьем! Софья не оглядывалась, но, как обычно, видела не глядя: мать Галины, бормоча что-то, цепляется за рукав губернатора, он смотрит на нее неприязненно, его жена брезгливо выпячивает нижнюю губу.

      Вокруг разговаривали, смеялись и печалились прихожане, но голоса Галины и ее матери для Софьи словно звучали отдельно от всех:

      – Господин губернатор! Избавьте от цыган, от воров, от колдовок, отец родной!

      – Чего-чего? – Губернатор насторожился, его жена недоуменно пожала плечами в пышных буфах голубого шелка.

      – Цыгане