Обойденные. Николай Лесков

Вопрос Дарьи Михайловны меня нимало не смущает: я, действительно, не в ладах с моей женой.

      – Какое несчастье, – проговорила с искренним участием Анна Михайловна.

      – И вы твердо решились никогда с нею не сходиться? – допрашивала, серьезно глядя, Дора.

      – Скорее, Дарья Михайловна, земля сойдется с небом, чем я со своей женой.

      – А она любит вас?

      – Не знаю; полагаю, что нет.

      – Что ж, она изменила вам, что ли?

      – Дора! Ну, да что ж это, наконец, такое! – сказала, порываясь с места, Анна Михайловна.

      – Не знаю я этого и знать об этом не хочу, – отвечал Долинский, – какое мне до нее теперь дело, она вольна жить как ей угодно.

      – Значит, вы ее не любите? – продолжала с прежним спокойствием Дорушка.

      – Не люблю.

      – Вовсе не любите?

      – Вовсе не люблю.

      – Это вам так кажется, или вы в этом уверены?

      – Уверен, Дарья Михайловна.

      – Почему же вы уверены, Нестор Игнатьич?

      – Потому, что… я ее ненавижу.

      – Гм! Ну, этого еще иногда бывает маловато, люди иногда и ненавидят, и презирают, а все-таки любят.

      – Не знаю; мне кажется, что даже и слова «ненавидеть» и «любить» в одно и то же время вместе не вяжутся.

      – Да, рассуждайте там, вяжутся или не вяжутся; что вам за дело до слов, когда это случается на деле; нет, а вы попробовали ли себя спросить, что, если б ваша жена любила кого-нибудь другого?

      – Ну-с, так что же?

      – Как бы вы, например, смотрели, если бы ваша жена целовала своего любовника, или… так, вышла, что ли бы, из его спальни?

      – Дора! Да ты, наконец, решительно несносна! – воскликнула Анна Михайловна и, вставши со своего места, подошла к окошку.

      – Смотрел бы с совершенным спокойствием, – отвечал Долинский на последний вопрос Дорушки.

      – Да, ну, если так, то это хорошо! Это, значит, дело капитальное, – протянула Дора.

      – Но смешно только, – отозвалась со своего места Анна Михайловна, – что ты придаешь такое большое значение ревности.

      – Гадкому чувству, которое свойственно только пустым, щепетильно-самолюбивым людишкам, – подкрепил Долинский.

      – Толкуйте, господа, толкуйте; а отчего, однако, это гадкое чувство переживает любовь, а любовь не переживает его никогда?

      – Но тем не менее все-таки оно гадко.

      – Да я же и не говорю, что оно хорошо; я только хотела пробовать им вашу любовь и теперь очень рада, что вы не любите вашей жены.

      – Ну а тебе что до этого? – укоризненно качая головой, спросила Анна Михайловна.

      – Мне? Мне ничего, я за него радуюсь. Я вовсе не желаю ему несчастия.

      – Какие ты сегодня глупости говорила, Дора, – сказала Анна Михайловна, оставшись одна с сестрою.

      – Это ты о Долинском?

      – Да, разумеется. Почем ты знаешь, какая его жена? Может быть, она самая прекрасная женщина.

      – Нет, этого не может быть: он не такой человек, чтобы мог бросить хорошую женщину.

      – Да откуда ты его знаешь?

      – Ах, Господи Боже мой, разве я