Чекист. Западный рубеж. Евгений Шалашов

Аксенов! – услышал я крики красноармейцев, доносившиеся от одной из церквей.

      Ожидая самое худшее, я едва не бегом помчался к храму, с ворот которого уже сбивали замок. Двери распахнулись, и оттуда начали выходить понурые люди, а первым шел… начальник лагеря Бубенцов, которого мы уже мысленно похоронили. Кажется, это те самые охранники, якобы убитые мятежниками. Удивительное дело, но с них даже не поснимали ни сапоги, ни шинели.

      – Вот, товарищ начальник, – ринулся ко мне Бубенцов. – Видите, до чего нас контра довела!

      Не слушая криков, взял под локоток начальника лагеря – теперь уже бывшего, повел его к трупам.

      – Это кто? – поинтересовался я, показывая на мертвые тела.

      – Контра, расстрелянная по моему приказу, – принялся объяснять Бубенцов. – Им, видите ли, хлебный паек маленький выдают, решили права качать – мол, жрать нечего, выражаем протест. Вот я и приказал расстрелять для острастки.

      – Потери среди личного состава есть?

      – Нету. Они нас просто скрутили.

      – И как это им удалось? – поинтересовался я.

      – Да врасплох они нас застали, товарищ начальник губчека. Мы первую партию расстреляли, а трупы заставили внутрь снести. Они снесли, а потом в других камерах орать стали. Я и решил, что надо зайти, да утихомирить.

      – И в камеры с оружием зашли? – хмыкнул я.

      – Так кто его знал, что так пойдет? – скривился бывший начальник лагеря. – Так контра, она и есть контра.

      Пожалуй, самовольный расстрел заключенных Бубенцову бы и сошел с рук, а вот нарушение первого правила конвоирования и охраны – никогда не входить с оружием в камеру с заключенными, нет.

      – Комиссар где?

      – Так вон он, – махнул Бубенцов рукой в сторону своих подчиненных, уже изрядно повеселевших, и заорал: – Товарищ Иволгин, иди сюда!

      Подбежал комиссар – худосочный парнишка лет двадцати пяти, с синяком под глазом.

      – Иволгин, вы почему не пресекли преступные действия своего начальника? – Бубенцов попытался возмущаться, но я, пристально посмотрев ему в глаза, сказал, напустив в голос побольше льда: – Гражданин Бубенцов, станете говорить, когда я вам разрешу. Н-ну, – кивнул комиссару, – я весь во внимании.

      – Да я пытался, – смущенно ответил Иволгин, словно бы невзначай трогая фингал.

      – Все ясно, – хмыкнул я. Повернувшись к бойцам, с любопытством прислушивавшимся к нашему разговору, приказал: – Под арест обоих.

      Иволгин вжал голову в плечи и понуро зашагал, а Бубенцова, попытавшегося спорить, пришлось вразумлять тычками приклада.

      Для меня картинка уже сложилась, и можно даже не проводить допросов и опросов. И Бубенцов виновен настолько, что вряд ли трибунал оставит его в живых, и Иволгина из комиссаров надо гнать поганой метлой, а что мне с мятежниками-то делать? С точки зрения собственного самосохранения бывшие белогвардейцы поступили абсолютно правильно. Но факт мятежа в лагере был? Был. Никого из охраны или чекистов не убили?