Чекист. Западный рубеж. Евгений Шалашов

в запустении. В бытность Северного правительства здесь размещались казармы и мастерские, а пару месяцев назад, по моему приказу, тут обустроили фильтрационный лагерь. Разумеется, нехорошо превращать святую обитель в узилище, но у зданий, превращенных в тюрьму, гораздо больше шансов уцелеть, нежели у пустующих зданий.

      Вокруг лагеря суетились красноармейцы, отрывая окопы и занимая позиции, а напротив ворот уже устанавливали «трехдюймовку». Еще одну «излаживали» так, чтобы она смогла подавить пулемет, буде тот затащат на колокольню. Третье орудие я пока не узрел, но оно, скорее всего, устанавливается с другой стороны, у запасных ворот.

      Возможно, кому-то покажется нелепым, что для подавления восстания заключенных, имевших одну винтовку на восьмерых, проводят такие серьезные приготовления, но только не мне. Переоценить противника плохо, но избави боже его недооценить!

      – Антон, тормозни, – приказал я водителю, а когда машина остановилась, открыл дверцу и громко спросил: – Бойцы, кто у вас главный?

      – Терентьев, комбриг, – отозвался кто-то, а еще один из красноармейцев поприветствовал:

      – Здравия желаю, товарищ Аксенов.

      О, этих ребят я хорошо знаю. Можно сказать – однополчане. Вышел из машины, и пока отыскал Терентьева, ладонь заболела от крепких рукопожатий.

      Командир бригады устроился на возвышенности, рассматривая монастырь в бинокль, благо, что стена здесь не очень высокая.

      – Высокой начальство пожаловало, – поприветствовал меня комбриг. – Раз приехало, будет руководить!

      – Ага, – поддержал я Терентьева. – Сейчас начну руками водить. Скажите лучше, что вы в биноклю-то углядели, товарищ комбриг?

      Терентьев стал серьезным.

      – Пулемет на колокольне, как я и думал. На стенах никого нет, но внутри, в зданиях, расположились стрелки – стволы бликуют. Видимо, будут ждать, чтобы мы вошли внутрь, тогда и стрельбу откроют. Парламентеров станем отправлять?

      – А надо? – поинтересовался я.

      У меня с некоторых пор при слове «парламентер» начинала болеть раздробленная лопатка, и принимались зудеть шрамы. И винить некого – сам дурак.

      – А как прикажете, товарищ начальник губчека, так и сделаем, – пожал плечами Терентьев. – Здесь не Соловки, здания из кирпича, не из камня. Снарядов у меня по десять ящиков на ствол. За пару часов из обители сплошные руины сделаю.

      – Ясно, – вздохнул я. Посмотрев на комбрига, спросил: – Белую тряпку найдете?

      – Вона как, – присвистнул комбриг. Повернувшись к подчиненным, приказал – Мигом белый флаг сделать!

      Пока красноармейцы сооружали флаг, удивленно спросил:

      – Неужели людей жалко? А я-то считал, что чекисты – люди железные.

      – Людей-то чего жалеть? – пожал я плечами. – Этих побьют, бабы новых нарожают. Мне монастыря жалко. Вот, расхреначите вы, на хрен, святую обитель, а она историческим памятником окажется, нас с вами в вандалы запишут.

      – М-да, товарищ начальник губчека, шуточки у вас, – покрутил головой