Подкарпатская Русь. Анатолий Никифорович Санжаровский

будто кто обрубил. Ни писем, ни денег.

      Что хочешь, то и думай.

      3

      Печаль не солнце, а сушит.

      К беде дорог много, а от беды и стёжки нет.

      – Торбиха вернулась!

      – Торбиха вернулась!

      Ни дать ни взять съехало село с ярмарки. В какую сторону ни пусти шаг, только и шуму, только и радости:

      – Торбиха вернулась!

      – Торбиха вернулась!!

      – Торбиха вернулась!!!

      Заслышала про то старуха Анна – сжалась, потерялась вся.

      Страшно вдруг стало узнать давножданные вести, прижало уёрзнуть и от Торбихи, и от всяких новостей, добрых ли, худых ли.

      Не выбирая тропки, выскочила на осенний огород, опустелый, растерзанный, скорбный.

      От Торбихи упрятаться впросте, думала она чуть погодя.

      А от молвы?

      У притворенной, не закрытой на вертушок калитки, что вела в поле, старуха опустила тяжёлую руку на заострённую штакетину, невольно сронила с плеча усталый взгляд на огород.

      Уныло сыпала предвечерняя изморось.

      В лунки, оставшиеся после копки картошки, тяжело накидало дождя. Меж блюдец воды там, там, там – повсюду – мёртво, поверженно валялись вывороченные с корня, уже без шляпок, подсолнуховы будылья.

      «Боже! Какой же тут Мамай бушевал?»

      Сколько себя помнила, утрами-вечерами толклась она до пота в огороде. Что отщипывал в плату зажимистый принц Рудольф, у которого в придорожной харчевне и стряпала, и налаживала, подавала на стол, что отстёгивал потом колхоз – всё это мелко лилось лишь в приварок к тому единственно надёжному, что отламывал один огород.

      За этим клочком – в когдашнюю пору его подарили ей в приданое – они вместе несли уход. Сынов подняла ему эта земля. Каждую весну, каждое лето её холили, не на цыпочках ли ходили, только уроди, без меры насыпь в погреба картошки, насыпь досхочу прочей огородины; едва не молились на высокие крепкие подсолнухи, изо дня в день поворачивавшие навстречь солнцу свои золотые головы, чтобы семя больше взяло солнечной силы.

      А настал час, посрезали шляпки, будылья кинули гибнуть под дождями. Какие мы по осени мамаи…

      Подавленно уронила старуха взгляд и обмерла: из-под резинового её сапога, из чёрной слякоти жалко смотрела на свет пустая трубочка подсолнухова стана, и в этой раздавленной в грязи трубочке увидала она себя вчерашнюю.

      Судьба забрала у неё в двадцать первую весну мужа, забрала и молодые, и зрелые уже годы, забрала здоровье, красоту, силу – забрала всё, что только можно взять у человека за три четверти века.

      Переломила себя старуха, подняла смятую трубочку.

      «Вот с кем была я на одном полозу…»

      С тихой виноватостью подбирала она и сносила в сухость к сараю под застреху сырые, отяжелелые будылья, в бережи землёй засыпала голыми руками блюдца воды.

      Эти остекленелые блюдца казались старухе незакрытыми глазами покойника.

      Звон про возвращение Торбихи раскатился по селу, как и полагается, до её появления.

      Попорченный