Пыль клубилась. Кровь струилась. Леонид Шевцов

происшествия молниеносно окружает испуганная и вмиг замолчавшая детвора. Стали быстро стекаться жители кишлака.

      Сразу появился Женя.

      Там же быстро собрались комбат Проскуров и замкомбата Крикунов. Это его бронетранспортёр следовал сразу за Шаховским. Рядом, понурив голову, трусил Бугай. На лицах офицеров читались злость, раздражение и досада, и эти эмоции медленно чередовались, как в калейдоскопе. Но среди этого проглядывали обыкновенные человеческие жалость и сострадание. Замкомбата ехал чуть позади Шаховского и видел трагедию своими глазами.

      – Паскудное начало… Бача сам сорвался. Прыгнул на подножку, не удержался и сорвался под колесо, – сообщил унылым голосом Крикунов и коротко скомандовал собаке: – Охраняй!

      Бугай мгновенно переменился и принял вид грозной и решительной боевой единицы, дополнительно подчеркнув это негромким, но убедительным рыком, от которого толпящиеся дети и дехкане попятились назад и расширили круг вокруг места трагедии. Иногда Бугай бросал взгляд на тельце бачи, и всё понимающие его глаза как будто плакали, но при этом он не терял угрожающий воинственный вид и помнил о своей задаче, которую ему поставил Крикунов, не позволяя чужакам придвигаться слишком близко.

      – Угу… Делаешь как надо, а выходит хуерага, – С досадой произнёс комбат.

      Шаховской угрюмо произнёс первую очевидную мысль, которая сразу приходила на ум при виде всего этого безрадостного зрелища:

      – Вот так им зашибись тут живётся, что под БТРы бросаются.

      Над стоящей колонной медленно пролетало звено вертушек – Ми-24, которые, как летающее возмездие, непрерывно сопровождают колонну на марше, и, сменяясь на дежурстве, постоянно барражируют над ней, периодически отстреливая тепловые ловушки. За шумом их пролётов фразы слышались неразборчиво и матерные слова не резали слух.

      – Не буду зарекаться, но мандулой чувствую, что нас ещё ждут большие заморочки, – хмуро произнёс Крикунов.

      – Да не каркай ты, Серёж! – с раздражением ответил комбат.

      Крикунов замолчал, но гнетущая отметина от неприятных эмоций осталась тенью на его лице.

      За время короткого разговора мальчишки успели сбегать за отцом погибшего ребёнка. Крупный афганец, окружённый наперебой верещащими детьми, пробрался сквозь плотное кольцо людей и увидел труп сына.

      Мужчина начал громко и быстро что-то говорить, перемежая свой несмолкающий поток речи всхлипываниями и возгласами: «Ай, Алла!.. Ай, Алла!» Горе и душевные страдания отца кажутся неподдельными. Рядом с местом происшествия и чуть позади комбата стоит таджик по фамилии Джураев, из солдат экипажа командира батальона, и начинает вдруг с акцентом переводить:

      – Он говорит, что утрата невосполнима. Что его самый любимый сын. Что его надежда на кусок хлеба в старости, что Аллах покарает за это беззаконие неверных. Шлёт проклятия.

      Комбат угрюмо пробубнил:

      – Скажи,