Будь со мной нежным. Кира Фарди

не задевая меня бампером. Солнце бьет в глаза, ничего не вижу, мелькают блестящие бока машины, кричат свидетели, визжат колеса.

      Наконец кружение останавливается, опускается стекло.

      – Ты идиотка, спятила! – орет благим матом водитель. – Куда лезешь?

      – Я… простите… я…

      Водитель распахивает дверь и вываливается на мостовую. Я замираю: передо мной стоит мажор с перекошенным лицом, а с его лба стекает тоненькая струйка крови.

      Это конец!

      Возле нас мигом собирается толпа.

      – О боже! – кричит кто-то.

      – Достали эти богатенькие буратинки! – вопит бабка с кошелкой. – Люди для них – мусор.

      – Да-да…

      Я медленно прихожу в себя. Сердце бешено колотится от пережитого страха, даже дышать больно. Наклоняюсь, чтобы поднять выпавшую из рук сумку. Меня ведет в сторону, хорошо, что в узком проулке дома рядом, опираюсь на шершавую стену, втягиваю ноздрями воздух.

      «Что со мной?» – недоумеваю. Никогда раньше не было такой реакции на страх, причем чувствую, что испугалась не за себя, а за водителя.

      С чего бы? Это он защищен машиной, а не я.

      – Блин! Что за невезуха! Опять ты? – рявкает мажор, трогает лоб, смотрит на пальцы. – Твою ж дивизию! Видишь, что ты наделала.

      – Я? – захлебываюсь слюной от возмущения. – Это ты едешь, мечтаешь! Я иду себе спокойно, а ты из-за угла…

      – Спокойно? Да, ты по центру дороги шлепала!

      – Я…

      В толпе со скоростью ветра меняется настроение.

      – Девка точно спятила, – качает головой бабка.

      – Молодежь! Не чувствует опасности, – говорит прохожий, сплевывает и идет дальше.

      – Точно, из-за таких, как она, и случаются аварии, – поддерживает его дама, которая держит на поводке собачонку. – Правда, Пусик?

      – Тяф, тяф! – звонко соглашается Пусик с хозяйкой.

      – Да я… никого же не было…

      Так и хочется самой залаять на зевак и послать их подальше, но захлопываю рот. Лучше мне промолчать, и правда, сама нарушила правила.

      Мажор опять таращится на свои окровавленные пальцы, трясет головой, потом вытаскивает из кармана телефон. Я бочком, вдоль стены дома, протискиваюсь мимо его машины.

      Несколько шагов в горку, потом за угол, и – свобода!

      Облом!

      Гад хватает меня за локоть.

      – Стой! Куда намылилась? Новый иск подавать придется.

      – Ой! – вскрикиваю нарочно. – Господин, вы что-то обронили?

      – Где?

      Он оглядывается, но мой локоть не отпускает. Показываю двумя пальцами на него:

      – Глазки обронили, – и тут долго сдерживаемая злость прорывает плотину. – В следующий раз смотри, куда прешь, чмо!

      Резко выдергиваю руку и, гордо задрав подбородок, шагаю по тротуару. Спиной чувствую буравящий взгляд и молюсь, чтобы быстрее скрыться. Свернуть не успеваю.

      – Хамка! – несется вслед.

      – Сам такой! – не сдаюсь я.

      – Эй! – кричит он, оборачиваюсь, вижу