Fide Sanctus 1. Homo sum. Анна Леонова

волну удовольствия от сообщений сторожа курицы предсказуемо смыло звонками Димы. Он звонил уже третий раз, и трубку пора было брать.

      Ибо себе дороже.

      А впереди простиралось непаханое поле теории по фонетике и социологии. Фонетику и социологию она бы ещё разместила между уставшими полушариями, а вот для шавельских тезисов ночлег искать не хотелось.

      – Доброго вечера, ну как ты, зая?

      В груди шевельнулось нечто вроде уставшего тепла.

      – Нормально, Дим, – стараясь звучать ласково, ответила она. – А ты?

      – Ты всё-таки перезвонила утром. А я думал, я совсем не важен уже тебе. Полностью.

      Несмелое тепло вмиг сменилось раздражением.

      Не успели остыть приветствия, как он снова манипулирует.

      Если Дима не спал, Дима пытался получить от мира и людей безусловную любовь.

      А если спал, то видел мир своей мечты во сне.

      Он кошмарно неуклюже строил фразы: потому что читал только освежители воздуха.

      И это тоже раздражало всё сильнее.

      Терпеливо сжав губы, Вера молчала, а в трубке мерно гудел ветер.

      – Чем сегодня занималась моя девочка? – не дождавшись ответа, спросил Шавель. – О чём думала?

      Думала над ответами на сообщения двухметрового юриста.

      – О курсовой в основном. И о выступлении на Хэллоуин. Ну и о тебе, конечно, – наизусть зная, какой ответ нужен, отозвалась Вера, бегая карандашом по чуть мятому листу.

      Контур ладоней в мелких порезах оседал на бумаге необычайно живо.

      Их хотелось касаться.

      Удовлетворённо кивнув, она взлетела любимым карандашом выше и наметила острые костяшки, широкие ногти и тугие жилы тыльных сторон.

      – Я тоже о тебе думал, – страдальчески сообщила трубка. – Мне хочется больше видеться. Ты приедешь на выходных?

      Нет, ну не два же метра. Девяносто пять где-то, наверное.

      На смену раздражению мгновенно пришло липучко-застёжковое чувство вины.

      Но поддаваться этой вине всё больше надоедало.

      – Хэллоуин, Дима, я же говорила, – сухо отчеканила она. – Да и я ведь недавно была.

      – Ну как недавно, – прочистил он горло, в кои-то веки не осуждая её участие в мероприятии. – Две недели назад. Вер… Ты не хочешь приезжать потому, что я редко звоню и много говорю?

      Редко?!

      – Скорее мало слышишь, – вырвалось у неё.

      Дёрнувшись, карандаш нарисовал лишний порез на большом пальце сторожа курицы.

      – Это потому, что я редко звоню и мало слышу? – послушно уточнил Шавель.

      Нет, Дима, это потому, что ты отрабатываешь на мне манипуляции, швыряя трубки и наблюдая, буду ли я перезванивать. Это потому, что ты оцениваешь меня с позиции дрессировщика. Это потому, что ты критикуешь каждый мой шаг и указываешь, где дышать, а где задержать дыхание. А потом снимаешь ошейник и участливо интересуешься, не успела ли я подохнуть.

      – Нет, звонишь ты достаточно, – с нажимом произнесла она.

      – В последнее время ты стала гораздо дальше, – с расстановкой проговорил он.

      – Я два года назад уехала