Кусочек жизни. Надежда Тэффи

спрыгнула с кровати.

      – Выдали? Принес? Да отвечай же!

      Но взглянула на него и сразу все поняла без ответа.

      – Отвечай, подлец!

      Лицо у него было безнадежно унылое, вытянувшееся, и смотрел он вбок, и качал головой, как баба, разбившая чашку.

      – Нет, Лизетточка. Все кончено. Не выгорело мое дело. Окончательный провал.

      – Что-о?

      – Провал. И надеяться не на что. Придется искать службишку на заводе.

      Он сел и тупо уставился в угол.

      Лизетта растерянно раскрыла рот, точно задохнулась, и вдруг дрыгнула ногами и завизжала так громко, что он даже вздрогнул.

      – А-а! Так! Теперь, значит, не на что надеяться? Значит, все это вранье было? Отвечай, подлец, когда с тобой говорят!

      – Чего ты кричишь? – удивился он. – При чем тут вранье?

      – При чем вранье? С первой встречи долбил, что вот-вот двадцать тысяч получит. Восемь месяцев врал изо дня в день, всю душу измотал. А я-то, дура, верила ему, собаке, каждое утро молоко на спиртовке кипятила! Как самая последняя идиотка пиджак ему починяла, дураку паршивому.

      – Нюрочка, то есть Лизетта, опомнись, что ты говоришь!

      – Околпачил женщину, чертов раздрыпа!

      – Господи! Что за выражения, что за жаргон! Лизетта, я не узнаю тебя. Жена преображенского офицера.

      – Все мы за границей преображенские, нечего дурака валять!

      – Так стало быть…

      – “Стало быть”! Видел ли еще свет такую идиотину! И я из-за него, из-за пуделя зобатого, молодость свою загубила и карьеры лишилась. Да если бы я тебя, проходимца, на пути своем несчастном не встретила, так теперь, может быть, давно бы уже в опере пела.

      – Лизетта! – воскликнул он в радостном ужасе. – Лизетта! Да ведь ты, оказывается, форменная дура. Форменнейшая дура!

      – Теперь дура! Как все поняла, так дура! А когда в деньги твои верила да тебе, жулику треклятому, пиджаки зашивала, тогда не дура была? Тогда была умная?

      – Вульгарнейшая баба! – все с большей радостью ужасался он.

      – Теперь баба, а как молоко ему кипятила, так тогда не баба. Нет, ты бы меня тогда бабой называл, когда я тебе молоко кипятила.

      – Уди-ви-тельно! Нет, каково! Это, прямо, и не выдумаешь! – разводил он руками.

      – Ты чего же расселся?! Думаешь, так и будет? Нет, милый мой, ищи себе другую дуру! Не твоему носу рябину клевать, это ягода нежная.

      – Господи! Господи!

      – Снимай чемодан со шкапа! Я укладываться буду.

      – Да ведь это, между прочим, мой чемодан.

      – Тво-ой? Ничего здесь твоего теперь нету. Работала на него восемь месяцев, пиджак зашила, как каторжная, да еще чемодана не смей тронуть. Нет, брат, не на таковскую напал. И наволочку возьму, и банку из-под варенья, она мне в новой жизни может быть полезна. И уж, конечно, спиртовку возьму. Она ни при какой карьере не может быть лишней.

      Он встал, не спуская с нее удивленных глаз, стянул за ремень чемодан со шкафа и, стряхнув с рукавов пыль, сказал спокойно и тихо:

      – Слушай, дура ты несчастная! Деньги я получил все сполна, все двадцать тысяч. Вот они, у меня в кармане. Видишь? Двадцать тысяч. А я вспомнил, что сегодня