Балканский венец. Том 2. Вук Задунайский

Солоно! Чорбу еле-еле можно было есть, да и то – накрошив в миску лепешку. Что ж это Йованка-то, совсем не смотрит, что в чорбу кидает? А что завтра кинет? Ух, с бабами этими! Построже надо, построже.

      – Пересолено! – сказал староста грозно, бросив ложку на стол.

      При этих словах стоявшая за его спиной Бранка выронила кувшин, разлетевшийся по полу мелкими кусочками. Бранка вскрикнула, закрыла руками лицо и выбежала из собы[60]. Опа!

      – Совсем засмущали девку, – вступилась за дочку Йованка. – Ну дала я ей приготовить чорбу, взрослая уже, скоро самой готовить. А что пересолено, так влюбилась, вестимо.

      «Так-так-так, – подумал Слобо, – не иначе, это все-таки Павле? Если так, то радоваться надо да намекнуть им там, чтобы поскорее сватов засылали». Павле старосте нравился, хороший, работящий, а что лицом не вышел – так с него ж воду не пить. И породица у него была хорошая… А вдруг не Павле?

      – Ну так давай мы ее сейчас позовем и спросим, в кого влюбилась, – сказал Слобо добродушно, – может, женишка к столу позовем, пусть отведает, что невестушка наготовила.

      Все рассмеялись.

      – Да будет тебе! – Йованка хлопнула его полотенцем по плечу. – Не смущайте девку. Ни за кого она покамест замуж не собирается. Это я так просто сказала.

      – Уууу, – протянул Слобо разочарованно, – а я-то уж обрадовался.

      Злосчастная чорба была съедена, как и сармица, и прочие кушанья. Когда солнце уже закатывалось за отроги Цер планины, за столом, как это обычно бывало, остались только Слобо, кум и кузнец Петар. Ракия и обильное угощение развязали ему язык – он всё не мог прийти в себя после утрешнего.

      – Понимаешь, кум, – говорил кузнец, стуча ребром ладони по столу, – это такой клинок… такого здесь в округе отродясь не бывало. Это настоящий челик, понимаешь?

      – Понимаю, понимаю, – отвечал кум и утвердительно качал головой, доливая сливовицы в чоканчич.

      – Да что ты там можешь понимать! – не унимался кузнец. – Это дамасская сталь, понимаешь? Клинок будет гнуться, как хочешь, хоть так, хоть сяк, но не сломается. Им можно разрубить человека, вот так – хоп! – от плеча до пояса. А можно и перышко, легкое гусиное перышко, ежели правильно взять его на острие. Им можно разрубить всё, что хочешь. Он никогда не сломается и не затупится, понимаешь?

      – Понимаю, понимаю, – сочувственно качал головой кум, – что ты перебрал сливовицы. Это понимаю.

      – Да что ты понимаешь!

      – А вот скажи, Петар, – вступил в их разговор староста, – можешь ли ты со своими парнями выковать такой?

      – Эх, Слобо, только ты меня понимаешь, – сказал кузнец грустно, обхватив голову руками. – Даже если я и мои сыновья две недели не будем выходить из кузни, мы такого не сделаем. Потому что мы этого не можем. Никто здесь в округе, да что в округе – во всей нахии не может и не знает, как это. Не мог он это сделать, понимаешь, не мог! За одну ночь! Один, без подмоги! В моём горне! Не мог!

      Кузнец уже был совсем пьян.

      – Э, да ты, братец, того, готовенький, – сказал староста, отодвигая подальше

60

Горница, комната.