Гретель. Надежда Валентиновна Гусева

толпа – яркая внешность вкупе с остроумием неизменно притягивала, привораживала всех, независимо от возраста и пола. И Юрик радостно поплыл по течению, не смея надеяться на внимание этой белой звезды, рассчитывая только понежиться в её лучах. А, когда она, улыбаясь, выхватила его из водоворота и потащила куда-то, он совершенно перестал соображать.

      А как раз соображать-то стоило. Настя обожала таких как он, как она говорила – «непуганных». Ему бы насторожиться, впервые услышав это слово, но куда там. Да и поначалу всё было хорошо – летело на диком драйве, на непереносимой остроте ощущений, когда адреналин растворяется в крови шампанскими пузырьками неудержимого хохота, а восторг замирает посреди горла душным и сладким комком.

      Так было, когда он впервые прыгал с ней с парашютом. Господи, какой это был ужас! Но потом, валяясь на мягкой земной траве, они смеялись до слёз, и было так радостно и свежо, как не было ещё никогда.

      Так было, когда они украли наушники из магазина. Совершенно фиговые наушники, которым и цена-то рублей пятьсот. Но как стучало сердце, как щекотало ощущение возможного позора!

      И так было, когда они ушли вглубь леса, туда, куда не долетал ни единый звук цивилизации, поднялись на холм и расположились на ночь под открытым небом. Чёрная-чёрная ночь раскинулась над Юриком, окатила его светом миллионов звёзд Млечного пути, а он лежал, сжимая в своей руке тонкие пальцы, и с ужасом и восторгом ощущал дыхание самой вечности. И такой невыносимой была эта холодная нечеловеческая красота, эта беззвучная музыка, что он показался себе маленьким-маленьким – песчинкой, соринкой, атомом.

      Он тогда заплакал. И это не было стыдным – ни тогда и не сейчас, спустя несколько лет.

      Настя не была адреналинщицей. Да и всякого рода острые ощущения её не привлекали. Вообще-то, при всей своей привлекательности и уме, она при ближайшем рассмотрении оказалось спокойной и даже холодной. И Юрик, которого всё это вполне устраивало, не сразу понял страшное – сама она была почти не способна эмоционально переживать острые моменты жизни.

      – Знаешь, – тихо говорила Настя, прижавшись лбом к его плечу. – Ты как окошко в мир. Вот расскажу тебе один случай, только не смейся. Я ещё маленькая была, мы в санаторий поехали с родителями. И такой санаторий был скучный, даже поиграть не с кем. Всё только ходили кругами, розы нюхали да воду эту лечебную пили. Но кормили там потрясающе, просто высокая кухня. И вот сидим мы за столиком, всякие деликатесы уплетаем и вскоре замечаем, что на нас постоянно смотрит один мужик. Такой, знаешь, хиленький мужичок, болезненный. А смотрит внимательно, но как-то стыдливо. Родителям это, конечно, поднадоело, ну, они и решили разобраться. А он… ты представь, у него рак желудка был. После операции только подлечился, а есть ни того, ни этого нельзя. И он… смотрел, как люди едят вкусную пищу. Ему нравилось на это смотреть. Нет, он не чувствовал вкуса еды и всякого такого, всё-таки не полный был псих. Но его радовало, что люди получали удовольствие от клубники в шоколаде или цыплёнка в собственном соку.

      Лучше