Гретель. Надежда Валентиновна Гусева

слеза.

      В этот самый момент Юрик впервые почувствовал неодолимое отвращение.

      Так всё и началось. Вернее, закончилось. А мудрая Настя поняла всё сразу. Вернее, поняла той своей частью, что была пропитана холодным рассудком. А другой частью – жадной до жизни, не насытившейся – не могла, цеплялась.

      – Я тут недавно одного человека встретила, это потрясающе… Хочу вас познакомить.

      – Может, не надо?

      – Нет, слушай, ты должен. Ну, пожалуйста. Точно знаю, ты будешь в восторге.

      – Я. Не хочу. Быть. В восторге.

      Теперь он разговаривал именно так. И чувствовал себя последней мразью. А по-другому не хотел. Упрашивающая Настя стала ему противна.

      Но они пошли. И где-то в темноте чужого подъезда он внезапно ощутил крадущийся холодок новизны и, как понимающий привет, едва уловимое пожатие прохладных пальцев.

      На звонок долго не отвечали. Наконец замок щёлкнул, и в жёлтом прямоугольнике двери возникла тощая фигура – футболка с нестареющим Кобейном, жуткие джинсы и ещё более жуткие очки.

      – Знакомьтесь, – представила их Настя. – Это Юрик, он чудо. Это Гарик, он пишет сны.

      Чудо четвёртое

Гарик

      – Не нравится мне это, – Гарик откинул голову на спинку дивана. – Она точно ненормальная.

      – Да брось ты. Кто нормальный-то к нам пойдёт?

      – Нет, ты вот скажи – это что?

      – Море, – ответил Юрик. – А это лес.

      – Это «поляроид»! Кто сейчас снимает на «поляроид»?

      – Никто. Это старые фотки, чего тут непонятного? Захотела наша девочка в прошлом побывать. Если честно, я даже успокоился. Уж думал, это незнамо чего. Фух, даже разволновался.

      – И тут нет людей.

      – Ну, наконец-то их нет! Мне эти культмедиа уже во сне снятся. Причём, естественным путём.

      Перед ними стоял журнальный стол. На нём тихо повизгивал тонкий сканер. Юрик скармливал ему фото из хрустящего гнёздышка бумаги. Фотографий было много, некоторые хранили изображения одних и тех же мест, как будто снятых с разных ракурсов. Снимки были непрофессиональные, будто кто-то баловался с камерой, крутил её и так, и сяк. То горизонт наклонялся под опасным углом, то ветка с размытыми листьями заслоняла половину кадра. На одном кадре виднелись ноги в кедах, на другом стояли в рядок маленькие деревянные домики – как на базе отдыха или в детском лагере.

      – Вот видишь, зря ты волновался – эти свеженькие.

      – Да тоже старьё.

      – Не скажи. Эти даже не выгорели.

      – Люди пошли.

      Не люди. Один человек. Только один. И ещё какой-то ребёнок, но совсем уж смазанный. Юрик осторожно взял фотографию, поднёс её к самому лицу и долго присматривался, пытаясь понять, что не так с этим напечатанным плоским миром. Потом взял другую, третью. В голове что-то тяжело поворачивалось. Юрик с неприязнью подумал про Настю, про то, как она бы сейчас прижалась к нему, заглянула в глаза – подари мне свой мир, ты – моё окошко…

      – Ты отсканировал