Бездна. Лидия Бормотова

зачем Тёма к Пушкину-то потопал? Прямо здесь бы и встретились, на автобусной остановке. Ничего не попишешь, придётся влачить свои натруженные стопы к памятнику. Набегавшиеся по заказам ноги, и правда, подрагивали от усталости. Ничего, последний рывок…

      Из-за угла вывернула Стаська, и они столкнулись в буквальном смысле нос к носу. Опешив от неожиданности, открыли рты и вытаращились друг на друга, прежде чем их языки опомнились.

      – Ты чего здесь? – первой пришла в себя девушка.

      – Меня Пушкин ждёт. Тьфу ты, Артём…

      – Понятно. У памятника. А я из школы…

      – Извини, опаздываю… – Колян обошёл подругу, собираясь продолжить прерванный марафон.

      – Пошли вместе, – Стаська решительно развернулась за ним.

      Бежать за длинными ногами художника, отмахивающими шаги в два раза длиннее учительских, было нелегко, и девушка быстро запыхалась. Если бы он не взял её сумку, набитую тетрадями, совсем бы отстала.

      В парке на пути к площади было полно народу. Здесь коротали время и те, кто ждал по расписанию автобусы, и те, кто в обеденный перерыв выходил из офисов размять ноги, и студенты со школьниками, у которых к этому времени закончились занятия, и вообще – место проходное, пешеходное, без машин, ведущее в разные концы, а потому никогда не пустующее. По такому случаю ушлые коммерсанты обосновались здесь с большой выгодой – настроили ларёчков: с горячими хот-догами, с мороженым, соками-водами, с открытых лотков торговали сувенирами и всякими безделушками.

      Друзья торопились и на всякую ерунду не отвлекались, едва успевая лавировать между прохожими. Но вдруг Стаська врезалась лбом в спину Коляна, застывшего на месте столбом. Только она раскрыла рот, чтобы выругать приятеля, как глаза её обнаружили причину его оторопи.

      Между деревьями ближе к дорожке галереей слились выставленные картины какого-то художника. Она мазнула по ним беглым взглядом, ухватив лишь яркость красок и неопределённые абстракции. Полотна были без рамок, без ценников – то ли выставленные на продажу, то ли ради тщеславия автора, оповещающего мир о существовании гения, узревшего иную реальность. В конце галереи на треножнике стояло новое творение, не законченное, над которым самозабвенно взмахивал кистью уличный живописец.

      – Ты что, самодеятельных рисовальщиков никогда не видал? – подпихнул приятеля острый кулачок.

      Трясущийся палец столба выписывал кренделя, пытаясь сосредоточиться на спине художника, которая уходила то вправо, то влево, то откидывалась назад, побелевшие губы сипло выдавили:

      – Альберт…

      Стаська вздрогнула, будто её ударили, и впилась глазами в творческую личность. Если бы не Колян, ни за что бы не узнала, пролетела мимо. Говорят же: у художников глаз – алмаз. Цепкий и памятливый. Раз увидел – запечатлел, спустя годы и расстояния может портрет нарисовать. Альберт, и впрямь, сильно изменился. Безукоризненная