Сильные мира сего. Крушение столпов. Свидание в аду. Морис Дрюон

Ла Моннери, на сей раз из белого гипса и без царапины на носу.

      Кресла были обиты шелком такого же рисунка, как и стены, свет струился из двух небольших алебастровых ламп.

      – Жан говорил, что обстановка здесь располагает к работе, – журчал голос госпожи Этерлен. – Нередко после обеда он отодвигал щеточки и флаконы на моем туалетном столике, присаживался и писал.

      Она кружила по комнате, поглаживая то спинку кресла, то полированную поверхность стола, то позолоченную птицу на камине. Приблизившись к кровати, она застыла возле нее.

      – До самого конца он был чудесным любовником, – произнесла она без тени стыда. – Это тоже одно из счастливых свойств гения.

      Симон смущенно перевел взгляд на гипсовое изваяние.

      – Да, – промолвила госпожа Этерлен, – он любил, чтобы в комнате, где он жил, стоял его бюст.

      Невольно Симон представил себе эту женщину в постели и рядом с ней знаменитого старца, предающегося любви перед собственным изображением. А позавчера он видел этого старца мертвым…

      Он вздрогнул и направился к двери.

      – И вот теперь, – продолжала госпожа Этерлен, спускаясь по лестнице и останавливаясь на одной из ступенек, – я всего лишилась. Никто больше не придет навестить меня. Мне остается лишь одно: жить воспоминаниями и ради воспоминаний. На мою долю выпало восемь лет счастья. Это так много!.. А теперь все кончилось. Отныне я замкнусь в четырех стенах и стану вести жизнь пожилой женщины… Как вы думаете, сколько мне лет?

      Смущение Симона возрастало. Он подумал: «Да лет пятьдесят пять, не меньше». Опасаясь, что в его словах слишком явственно прозвучит желание польстить, он все же решил сбросить лет десять.

      – Право, не знаю, – пробормотал он, – сорок пять – сорок шесть…

      – Вы великодушнее других. Обычно мне дают пятьдесят. А на самом деле мне сорок три.

      По-видимому, госпожа Этерлен не рассердилась, она проводила гостя до самой прихожей и протянула ему для поцелуя руку с бледно-розовыми ноготками; Симон не привык целовать руку дамам и очень неловко справился с делом, подтянув ее кисть к губам, вместо того чтобы почтительно склониться к ней.

      Впервые за все время их разговора на устах госпожи Этерлен появилась легкая улыбка.

      – Вы совсем такой, каким вас описывал Жан, – сказала она, – чувствительный, тонкий…

      Между тем, находясь в ее доме, Симон произнес всего несколько фраз, причем под конец допустил огромную бестактность.

      – Людей, с которыми можно так вот запросто беседовать, не часто встретишь, – добавила она, машинально перебирая пестрые стеклянные палочки в высокой вазе. – Так мы разговаривали с Жаном… Навестите меня, когда вам захочется. Мы будем говорить о нем, я покажу вам его неизданные стихи, они еще до сих пор никому не известны. Приезжайте, когда хотите, я не выхожу из дома.

      И, зябко поеживаясь от холодного воздуха, проникавшего из сада, она закрыла дверь.

2

      Возвратившись к себе, Симон Лашом увидел два письма, полученные