Коллекция королевы. Ан Ци

стола из тёмного дуба, обтянутого зелёным сукном.

      На отличном плотном картоне в этих восхитительных коричневатых тонах была изображена стройная молодая женщина в довоенном шёлковом платье. Её изящные руки в сетчатых перчатках до запястий свободно лежали вдоль тела. На голове, причёсанной на прямой пробор, сидела крошечная шляпка с вуалеткой. Нежное лицо с прямым, слегка удлинённым носом, обрамлённое каштановыми шелковистыми волосами, уложенными косой на затылке, освещали большие глаза. Карп садился за стол, смотрел на портрет, и тоска фиолетовой дымкой забиралась в его одинокую душу.

      ***

      Однажды старший брат Карпа Глеб, человек совсем в другом роде, пошедший по стопам отца, заклеил конверт письма в Питер, подкинул монетку и предложил:

      – Карпуша, ты бы пособирал что-нибудь.

      – Так это ты у нас в школе марками увлекался. Разве что и меня научишь? – без энтузиазма отозвался Карп.

      – Марки? Можно и марки.

      – Нет, я про второй этаж подумал.

      Они сидели внизу на выложенной розовыми плитами террасе перед только что отстроенным загородным домом и ожидали, когда жена управляющего Палыча Клава позовёт всех обедать.

      – Объясни, я не понял что-то.

      – Да ты можешь его со смыслом обставить. Ты же у нас мальчик со вкусом. Выбери себе эпоху, идею.

      – Например? – всё ещё лениво осведомился младший Кубанский.

      – Ну, скажем, Всеволод – Большое гнездо! – подмигнул старший.

      – Ох, ты и хватил. А Веспасиана не хочешь? Или уж Рамзеса Второго?

      – Ладно, я пошутил. А как на счет маминых предков?

      – Правда, Пуша, – поддержала Глеба сестра Тамара, ставившая в вазу свежесрезанные Палычем махровые нарциссы. – Мы всё-таки кое-что знаем. Не слишком глубоко, но до прадедов точно. Давайте сначала родословное дерево вместе нарисуем.

      – До прадедов, Томик, – оживился Карп и тепло взглянул на сестричку – до чего на маму похожа! – Это какой же царь тогда был?

      – Сначала, думаю, Павел. Но он прожил очень недолго, – пожал плечами Глеб, – а потом? Николай Первый, если мне не изменяет память, Николай Палкин!

      – Изменяет-изменяет! А куда у тебя Александр подевался? Война двенадцатого года?

      – Александр-освободитель?

      – Александров было два. Или нет, три!

      – И Николаев было два!

      – Последнего спутать трудно. Там уже семнадцатый год и Октябрьский переворот.

      – А вообще, Тома, кто у нас гуманитарий в семье? Тебя чему в университете учили?

      – Ну вот, братишки, приехали! Меня учили классической филологии, старославянскому, исторической грамматике. Дальше продолжать? Но, однако, в моей не обременённой особо систематическими знаниями по истории голове, всё же всплывают в этот период дела и люди. Декабристы, Жуковский, Плетнёв, Пушкин и его Натали, Карамзин и Даль, даже Герцен.

      – Не рано для Герцена? – удивился Глеб.

      – Нет,