Турецкая курилка. Таисия Осока

просто одиночками, что рыба, что волк, что человек. Оксана, Оля и Катя кружили по торговому центру важными сороками. Они переходили из бутика в бутик, степенно оглядывали товар. Что-то трогали, снимая с полки, что-то вертели в руках, показывали друг другу, сопровождая модель широким спектром мимики. Одно выражение означало «смотри, как дорого», другое – «ха, что за убожество». И соглашались друг с другом, обязательно соглашались.

      – Настоящие трагедии прячутся в повседневных вещах, – говорила Ольга. – Ты подумай, кто-то же деньги вложил, чтобы это в коробки сложить и перевезти через границу.

      Катя устала от процесса ещё на стадии обсуждения списка, но шоппинг она воспринимала как необходимое зло, поэтому страдала стоически. В ней теплилась неугасающая надежда найти однажды вещь, которая смогла бы раскрыть и выразить всю уникальность её, Кати, натуры. Если Оксана подходила к выбору деловито – будто яблоки перебирала, на ощупь, на вес, на мягкость, – и знала цель, то Катя вышагивала по бутикам осторожно, как маленькая девочка в гостях. Взять, к примеру, эти славные ботиночки, весьма напоминающие стиль преппи. Катя видела сотни фотографий с подобными ботиночками, и каталог в её голове услужливо подкидывал гармонирующие части: плотные тёмные колготки, твидовый пиджак, юбку в клетку, вязаный жакет. Рука сама тянулась к обуви. Кате нравились аккуратные линии и явно лёгкая подошва… Но спустя секунду ноготки царапали воздух, и Катя отходила от полки, словно утренний прилив. Не было у неё жилета и пиджака нужного цвета, она в принципе понятия не имела, какой цвет был бы уместен, за исключением комбинации из запомнившегося фото, и уж тем более не могла она судить, был ли ей к лицу этот преппи-стиль. Если Катя и страдала от чего-то в её стабильной, упорядоченной жизни, так это было полное непонимание собственного стиля.

      «В мире, переполненном людьми, где, будто кильки в банке, плавают миллиарды однообразных, заурядных, невыразительных лиц…, – выводила Катя в бумажном дневнике, – в таком мире сущее проклятие не быть особенным». Ровные, почти печатные буквы отличницы красиво чернели на персиковой бумаге. У Кати было пять чёрных гелевых ручек со стержнем в пять десятых миллиметра, специально для дневника. Дневник, с золотым ребром и рисунком бабочки на обложке, она выбирала сама. Он месяцами лежал в ящике за ненадобностью, вопиюще неуместный в их простенькой, по средствам обставленной квартире. Такими же неуместными были гирлянды, круглый год висевшие под потолком, и плед под медвежью шкуру. Катя постоянно чувствовала, что что-то было неправильно, чтобы было не так в её комнате и в её жизни, но никогда не открывала глаза достаточно широко, чтобы это увидеть.

      – Вот эти попробуй, – Оксана протянула Кате лёгкие, едва ли утеплённые сапожки на шпильке. – Очень утончённые, как раз под тебя модель.

      – Слушай, точно, – протянула Катя; сапожки появились будто из ниоткуда и были так же сказочно хороши. – Ты же сокровище, как ты это делаешь…

      – Ага, глаз-алмаз, и вообще вся из золота… – Оксана по-доброму подмигнула, властным движением подозвала