Я приду, когда будет хорошая погода. Ли Доу

книжные не выживают.

      – Вроде бы неплохо… С момента открытия прошло, должно быть, больше года.

      – Вот как. А здорово, когда в деревне есть книжный магазин.

      Мёнё сняла очки и закрыла книгу.

      – Не беспокойся о магазинах, расскажи о себе. Так как ты собираешься жить теперь?

      – Я хочу жить хорошо.

      – Так как ты собираешься жить хорошо?

      – Я могу жить, как ты.

      Она произнесла это в шутку, в то время как Мёнё слегка нахмурилась:

      – Тебе нравится надо мной потешаться? Как насчет того, чтобы обучать рисованию? Здесь наверняка есть женщины и дети, которые захотят научиться.

      – Хм… Здешние дети – хорошие слушатели?

      – Неужели детям обязательно нужно тебя слушать?

      Хэвон вздохнула и призналась:

      – Я пришла к выводу, что… Я не думаю, что рисованию или письму можно научить. Талантливых людей учить не надо, а других – бесполезно.

      Это прозвучало холоднее, чем она хотела. Мёнё посмотрела с упреком, и Хэвон смущенно пожала плечами:

      – Я сказала что-то плохое? Только горячим чаем в меня не брызгай.

      – А ты сказала что-то плохое?

      Несмотря на саркастичность, Мёнё смягчила выражение своего лица.

      – Ты, видимо, даже и заметила, как оскорбила меня. Поговори со мной, если хочешь, я спокойно выслушаю тебя.

      Она слышит оскорбления даже там, где их нет. Когда ее мама и тетя жили вместе, Хэвон несколько раз становилась свидетельницей их ссор. Казалось, они никогда больше не захотят друг друга видеть. Как будто мама колола острой иглой, а тетя била по голове большим камнем. Но даже после такой ожесточенной ссоры уже через несколько дней сестры смеялись и ели вместе, наряжались в одежду друг друга и болтали, чем озадачивали юную Хэвон. Теперь все это в прошлом.

      – Как мама? – спросила тетя, словно прочитав ее мысли.

      – Должно быть, хорошо.

      – Ты с ней не видишься?

      – Вижусь. Раз в несколько месяцев. Мы едим и пьем кофе.

      Но мать и дочь не ходили вместе за покупками, не смотрели кино, сидя рядышком. Когда времена года менялись, мама первая звонила ей, спрашивала, ела ли она нэнмён[3] летом, горячую еду зимой, а потом в кафе они в течение часа говорили о пустяках. Кроме этого им было нечего сказать друг другу.

      – Знаешь, давно не рисовала людей. Ненавижу рисовать людей.

      Мёнё облокотилась на диван и наблюдала за своей племянницей.

      – Мне кажется, у меня нет права учить кого-то.

      – Вот как. Не знала, что у тебя такая низкая самооценка.

      – Дело не в этом. Это не потому, что я думаю, что недостаточно хороша. Просто есть тип людей, которые могут учить других. Но не я. Я осознала это.

      – А не потому, что ты слишком много души в это вкладываешь? И ждешь от людей слишком многого.

      Вот как, растерянно подумала Хэвон. Нет, она ничего ни от кого не ждала с пятнадцати лет. Только быстрее разочаровалась в своих способностях и узнала свои пределы. Так же, как тетушка перестала писать, она… Хэвон покачала

3

Холодная гречневая лапша.