Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск. 150 лет со дня рождения Надежды Тэффи. Альманах

Балахну. Начались солдатские будни, и были они, хоть и тыловые, гораздо тяжелее для Юды, чем в армии Андерса. За день он так уставал, что к вечеру подгибались ноги, и только окружающая обстановка помогала переносить трудности. В Литовской дивизии на десять тысяч человек личного состава приходилось почти три тысячи евреев, и Юда чувствовал себя так, словно не покидал Каунас. На учениях, политзанятиях, в нарядах – всюду звучала еврейская речь, и литовцы, даже командиры, воспринимали это совершенно естественно. Они к такому привыкли. Непривычно было остальным видеть это и слышать.

      Литовская дивизия являлась единственным подразделением Красной Армии, где еврейский язык имел почти те же права, что литовский и русский. Ораторы на собраниях говорили на идиш, еврейские песни звучали на маршах, а религиозные солдаты собирались в миньяны[4]. Было что-то неуловимо похожее на польскую армию Андерса, только с советским уклоном. Но если попав к Андерсу, Юда был счастлив, когда стал каптенармусом, то теперь, сам себе удивляясь, он не стремился занять подобную должность. Что-то случилось с Юдой, он отважно постигал непривычную и трудную для него солдатскую науку и уже с переменным успехом стрелял из винтовки, которую вначале боялся брать в руки. Но не эти учебные стрельбы сыграли с ним злую шутку, а занятия по штыковому бою. Набросившись на соломенное чучело, Юда промахнулся, потерял равновесие и, пытаясь удержаться, машинально схватился голой рукой за штык. Подбежавшему сержанту оставалось только смачно выругаться:

      – И какой же это му…ила руками за штык хватается?! А приклад у тебя для чего?!

      Сержант был русским, одним из многих, специально направленных в Литовскую дивизию, где не хватало военных специалистов. Добавив несколько крепких выражений, он сам отвел Юду в санчасть. Рану зашили, и черноволосая медсестра с симпатичным, но каким-то застывшим лицом еще долго после этого возилась с неудачником. Юде показалось, что она улыбнулась, и это подобие улыбки он истолковал по-своему. Конечно, над таким недотепой посмеяться не грех.

      Но оказалось, что черноволосая и не думала смеяться. Ее лицо и взгляд говорили о гнездящейся в сердце тоске, только Юда, который стискивал зубы, чтобы не застонать, был не в состоянии разобраться.

      – Терпите, – не меняя выражения лица, сказала медсестра. – Вы же солдат.

      «“Вы”, – несмотря на боль, подумал Юда, ощущая себя стариком рядом с этой интересной, но странной медсестрой. – Сколько же ей лет? Наверно, двадцать пять, не больше…»

      Вернувшись к себе, Айзексон почувствовал, что его охватывает знакомое волнение, приходившее всегда, когда ему нравилась женщина. Он все еще думал о ней, когда дня через два медсестра сама показалась в роте.

      – Что же вы на перевязку не пришли? – с укором сказала она, поднимая на Юду печальные глаза. – А если рана загноится?

      Юда и впрямь забыл, что должен был явиться на перевязку. Он с радостью устремился в санчасть.

      – Мое имя Шейна, – поменяв

4

Десять человек в еврейской традиции – необходимое количество для общественной молитвы.