Призрак прекрасной дамы. Елена Жукова

между сном и явью. Мелодия вальса качала и нежила, дарила чувство давно забытого детского безгрешного счастья. Под веками вдруг стало влажно: восторг проступил слезами. И вместе с солёной влагой уходили застарелые тревоги, страхи, вины и обиды. Матюха погрузился в сладкий, мёдом загустевший транс. Блаженство было таким полным, таким чистым, что хотелось только одного – чтобы оно никогда не кончалось. Остановись, мгновенье!

      Но постепенно мелодия, тонкая до разрыва, набрала силу, задышала и наполнилась страстью. Вальс отбросил притворство меланхолии. Теперь в его подчиняющем ритме зазвучала та откровенная чувственность, за которую танец когда-то предавали анафеме. Вальс пел о любви, о наслаждении жарким слиянием двух тел, которые всё теснее прижимала друг к другу центростремительная сила кружения и желания.

      Раз-два-три. На плечо Матвея легла чья-то невесомая прохладная ладонь. Раз-два-три. Руки сомкнулись на талии – такой тонкой, что боязно было сломать. Раз-два-три. Ноздри жадно вдохнули волнующий свежий аромат. «Фиалка» – отчего-то подумалось Матюхе. По щеке скользнул пушистый локон, выбившийся из причёски на очередном вираже.

      Чувства Назимова обострились до болезненного наслаждения. Губами, наощупь, он нашёл губы неведомой партнёрши. Они раскрылись от первого же прикосновения и впустили в рот жадный Матюхин язык. Дыхание сбилось. Сердце завелось так, что, казалось, выломится наружу сквозь решётку рёбер. Экстаз! Незнакомка ответила на поцелуй такой упоительной сладостью, какой Матвей ещё не пробовал, несмотря на зачётную практику плейбоя.

      Вожделение разгоралось катастрофическим аццким пожаром, обжигало изнутри. Назимов сжал призрачную возлюбленную так, что хрустнули её лёгкие косточки, вмял в себя. Он уже не владел собой. Руки скользнули вдоль бёдер ночной красавицы. Матвей подхватил шёлковый подол юбки, смял и потянул вверх, попутно ощущая безупречную гладкость девичьей кожи.

      Незнакомка коротко хохотнула манящим серебристым хохотком и отстранилась. Матюха разочарованно застонал. Но страстная красавица изогнулась и припала губами к вытатуированной на груди саламандре. И тут – оп-пачки! – разбуженная поцелуем ящерица начала вспухать, наливаться кровью, пульсировать и наконец совсем ожила. Дёргающим усилием она отлепилась от кожи и поползла вниз, щекотно перебирая мелкими лапками и волоча за собой длинный скользкий хвост. Саламандра обжигала тело жаром открытого пламени. Огонь опалил живот, лобок, пах…

      И тут Назимов очнулся. Он рывком приподнялся, сел в постели и нервно пощупал татуировку на груди. Походу, всё было окэ – гладкая кожа с чуть заметной припухлостью. Но впечатления сна были так зачётно живы и ярки, что Матвей на всякий случай пошарил рукой по простыне рядом: никого. Не было никакой ночной красавицы! Был только душный эротический сон – следствие нерегулярности половой жизни.

      Матюха глубоко вздохнул – то ли от облегчения, то ли от сожаления. Раскачанное вальсом и распалённое вожделением сердце медленно снижало