Чучело. Игра мотыльков. Последний парад. Владимир Железников

наше восхищение… Вы такой человек! Такой человек!.. Я впервые в жизни встретила такого замечательного человека. Спасибо вам! Честное слово, я сейчас разревусь…

      – Извините. – Николай Николаевич был крайне смущен.

      «Значит, они уже все узнали, – подумал Николай Николаевич. – Значит, кто-то на хвосте уже разнес эту новость по всему городу». Ему стало радостно и грустно одновременно: ему так хотелось сообщить об этом Ленке самому.

      Дело в том, что когда Николай Николаевич отдавал свое заявление по поводу дома и картин в райисполкоме, то там оказалась его старая знакомая, директор местной музыкальной школы. И она краем уха услышала, о чем он говорил, дождалась его в коридоре, подлетела к нему и спросила подчеркнуто вежливо и немного витиевато:

      – Николай Николаевич, быть может, вы будете столь любезны, что разрешите не делать из вашего заявления тайны?..

      Он кивнул, что вроде бы разрешает, потому что увидел, что она очень взволнована, и обрадовался этому. Однако в следующий момент подумал, что лучше ей этого не разрешать, но ее уже не было в коридоре, в одно мгновение она куда-то исчезла.

      – Дедушка, ты из-за меня?! – спросила Ленка. – Все картины?! Как же ты будешь жить без них?..

      – Не только из-за тебя, хотя и ты сыграла в этом не последнюю роль, – громко и свободно ответил Николай Николаевич. Он сделал непривычно широкий жест рукой и стал вдруг раскованным, легким, праздничным, красивым. – Это давнишняя моя мечта. Вчера она снова посетила меня. И вот…

      Николай Николаевич замолчал и долго-долго молчал, так долго, что успел рассмотреть более пристально, чем всегда, лица ребят, которые сидели перед ним и с которыми у него были такие сложные отношения.

      Но разве все это имело значение, когда он вышел на такой ясный и простой путь?

      Николай Николаевич улыбнулся – нет, не им, а себе, своим мыслям, своей адской жизненной силе, которая билась у него в груди.

      Он смотрел на их лица, стараясь заглянуть в глаза, и увидел, что во многих из них бьется пытливая мысль, а у некоторых безразличие, а у иных даже злость и непонимание. Но ведь есть такие, у которых бьется, бьется и пробивается пытливая мысль, и это будет всегда! И вдруг, мгновенно осененный, вдруг понявший, что это необходимо сделать, он поднял над головой картину, по-прежнему завернутую в полотенце, вышитое крестом, и сказал:

      – Эта картина мне очень дорога. Тут изображена наша старинная согражданка. – Николай Николаевич строго посмотрел на Маргариту Ивановну. – Она была вашей предшественницей, учительницей русской словесности здесь, в городке… почти сто лет тому назад. – Он улыбнулся: – Не думайте, что это было так уж давно… Она всего лишь моя бабушка… – И добавил просто и тихо: – Эту картину я дарю вашей школе.

      – Дедушка! – сказала Ленка в страхе и в немом преклонении перед поступком Николая Николаевича. – Де-душ-ка!

      Нет, даже она не могла понять в эту секунду величие своего деда, Николая Николаевича Бессольцева.

      – Идем! – Николай Николаевич