Чучело. Игра мотыльков. Последний парад. Владимир Железников

что ты добрый.

      А Попов сказал:

      «Моя мамаша ему на пальто пришивала заплатки. Говорит: „Вы же отставной офицер. У вас пенсия. Вам неудобно с заплатками“. А он – это, значит, ты, дедушка, – „У меня лишних денег нет“».

      «Ну ты, Попов, даешь! – крикнул Рыжий. – Ты что же, думаешь, что он жадный?»

      А Валька подхватил:

      «Он жадный?! Он моей бабке за картину отвалил триста рублей. Это, говорит, картина моего прапрапрапра…»

      Все развеселились и стали выдумывать, кто что мог:

      «Бабушки!»

      «Тетушки!»

      И тут я стала хохотать. Правда, смешно, что они нашего прапрадедушку переделали в прабабушку и в пратетушку? – спросила Ленка у Николая Николаевича. – Хохочу я и хохочу, никак не могу остановиться. Я если хохочу, то обо всем забываю.

      Ленка неожиданно коротко рассмеялась, будто колокольчик звякнул и упал в траву, и снова сжала губы.

      – Это раньше я обо всем забывала, – поправилась Ленка и с угрозой добавила: – А теперь… – Она замолчала.

      Николай Николаевич терпеливо ждал продолжения ее рассказа. Он дал себе слово не перебивать ее. Да и самому ему хотелось разобраться во всей этой истории. И слушать Ленку было легко, потому что переливы ее голоса, выражение глаз, которые то затухали, как облитые водой горящие угли, то вновь пламенно и неожиданно вспыхивали, завораживали его.

      За всю свою долгую жизнь Николай Николаевич не видел подобного лица. От него веяло таинственной силой времени, как будто оно пришло к нему через века. Он это ощущал остро и постоянно.

      А может быть, это чувство возникло у него после появления в доме «Машки»?

      – Вообще-то, я никогда бы не кончила смеяться, если бы не Валька, – снова заговорила Ленка. – Ему было смешно, что ты купил у его бабки картину за триста рублей.

      «Бабка, говорит, от радости чуть не померла. Думала, получит двадцатку, а он ей триста!..»

      Валька подбежал к доске и нарисовал квадрат, не больше портфеля.

      «Вот за такую махонькую картинку – три сотни! – визжал Валька. – А на картинке была нарисована обыкновенная тетка с буханкой».

      – «Женщина с караваем хлеба», – строго и многозначительно вставил Николай Николаевич.

      – Я-то знаю, ты не волнуйся, я-то знаю все твои картины, – оправдывалась Ленка и продолжала.

      «И еще передай своему деду, – закричал горластый Валька, – что мы его поздравляем, что у него такая внучка… Ну точно как он!»

      «Они с Заплаточником – два сапога пара!» – вставил Рыжий.

      А я почему-то подхватила:

      «Правильно, мы с дедушкой два сапога пара!»

      Николай Николаевич совершенно отчетливо представил себе, как Ленка, вероятно от растерянности, выкрикнула эти слова. И, как бы радуясь им, она подпрыгнула на месте и завертела головой, как попугайчик, и уголки губ у нее закрутились вверх. Ему нравилась ее беспомощная и открытая улыбка. А для них это потеха – и только.

      – Лохматый так и крикнул:

      «По-те-ха! Ну и потешная ты, Бессольцева Лена!»

      А Рыжий, разумеется, подхватил:

      «Не