Мир за мир. Ярослав Васильевич Ворон

она с тобой подерётся, а нас посадят! И смотри не брякни при ней, о чём папа вчера на кухне рассказывал!» Десятилетние – дали ей погоняло «Ментовна» и демонстративно распевали «Зондеркоманда молодости нашей». Тринадцатилетние – изводили вопросами на тему того, какие пытки применяют в милиции. Шестнадцатилетние – просто не принимали её в компанию: скажет ещё сдуру папочке, что Артём на байке без прав гоняет, а у Катяры частенько косяк в сумке… Правда, откровенную травлю они прекратили – в десятом классе к ним зарулил парень какой-то кавказской национальности, который в первую же неделю обозвал Дашу «омоновской подстилкой». После этого все начали чморить уже его – при всей неприязни к ментам, демонстративно хамящих чучмеков ненавидят куда сильнее.

      Возможно, с ней и начали бы искать дружбы, будь она дочерью гаишника или следователя, но чем может быть полезен омоновец? «Бить, бить, бить, на допросах пытать», как кто-то из сталинских наркомов выражался в резолюциях? Так бить – дело нехитрое, это люди и сами могут. А вот помочь человеку – именно как мент – омоновец при всём желании не в состоянии, ни легально, ни нелегально. Нет у него таких полномочий. Только бить.

      Даша плакала. Даша дралась. Даша жаловалась папе. Папа был человеком толстокожим и отмахивался – бить его Дашку никто не бил, а злые слова – подумаешь!.. Девочка ненавидела одноклассников за их несправедливость – её папочка не дерётся и даже почти не пьёт, за что же его честят убийцей? Как-то раз она прямо спросила отца об этом, получив в ответ гневную отповедь и после этого немного успокоившись: на дом «работу» Виталий Андреевич не брал, а о том, что он делает на службе, Даша настолько остро не хотела думать, что умудрялась временами даже забывать, где именно работает папа.

      А Виталий Андреевич, при всей своей простоте и толстокожести, боялся. Он бы не признался в этом никому, и прежде всего самому себе, но – боялся. Боялся, что «что-то случится» с его женой и дочерью, хоть и не испытывал к ним особой нежности. Кому, как не омоновцу, знать, сколько отморозков – в погонах и без – пасётся на московских улицах? Для Даши он ввёл строжайший комендантский час, недвусмысленно заявив, что так будет всегда, и пусть дочь не надеется на восемнадцатилетие – хоть два раза по восемнадцать, а домой чтобы к восьми и ни минутой позже! И никакого телевизора, там сплошной р-разврат! Правда, побочного результата такой фельдфебельщины он предвидеть не мог – лишённая и компании, и свободы дочь милицейского прапорщика и кассирши из супермаркета, которой было нечего делать, кроме как заниматься, неожиданно поступила в университет. У отца хватило ума не препятствовать ей в этом, но с тех пор он чувствовал какую-то раздражающую неуверенность и стал, находясь «при исполнении», часто орать на окарауливаемую популяцию. Подчинённым тоже доставалось.

      Но куда сильнее он боялся тюрьмы. Этот страх был, пожалуй, надуманным, но оттого и самым неприятным. Давно же похоронена убитая им девушка, закрыто уголовное дело, уничтожены вещественные доказательства, да и виноват формально не он, а отдавший приказ Семихин! Начальника Кресов тоже