Дети полутени. Евгений Васильевич Абрамович

конце лета две тысячи первого он решил свозить жену в Черноозерск, в пустой дом с большими окнами. Одновременно хотел и боялся этой поездки. Там они были действительно счастливы. Там же ждало еще больше тяжелых воспоминаний. В последнюю неделю августа загрузил сумками багажник, усадил Таню на переднее сиденье, пристегнул. Сам сел рядом, поцеловал в щеку. Она повернулась, удивленно посмотрела, словно заметила его только что.

      – Едем? – спросила Таня тихо.

      – Да, – он кивнул, проглатывая ком в горле.

      В тот раз дом изнутри показался еще больше. В темных углах прятались тени, шевелились там, беззвучно открывали рты, тянулись к людям. Шаги в пустой комнате гулким эхом отражались от потолка. Стоял пасмурный летний день. Еще в дороге лобовое стекло машины покрывалось маленькими прозрачными капельками, которые катались туда-сюда по прозрачной поверхности, смахивались мельтешащими щетками дворников. Когда добрались до Черноозерска, уже вовсю зарядил дождь. Серый, холодный, тяжелый. Предвестник наступающей осени. Не тот, легкий и теплый, под которым приятно стоять на крыльце.

      Таня сидела на стуле в центре комнаты. Прямо, откинувшись на спинку, положив руки на колени. Смотрела прямо в окно напротив. Видела что-то, известное только ей. Дубов стоял за ней у двери, молча смотрел на неподвижную жену. Темный силуэт на фоне окон, в которых бушевала непогода. Казалось, что женщина сидела прямо в стене дождя и сразу где-то в другом месте, за чертой. Там ветер бросал в стекла пригоршни воды, рвал с деревьев подвявшую листву. Здесь было тихо и спокойно, сыро, темно и прохладно. Дубов взял стул, сел рядом с Таней. Она повернулась к нему.

      – Ты на меня злишься?

      – Нет, – честно ответил он.

      Она кивнула, снова стала смотреть в окно. Заговорила опять.

      – А помнишь, Сережа, как нам здесь было хорошо? В самый первый раз, летом. Жара стояла, солнце. Только потом дожди пошли, мы из дома почти не выходили. Это какой был год? Восемьдесят восьмой?

      – Восемьдесят девятый.

      – Да, точно. Хорошо ведь было, правда?

      – Да.

      Он опустился перед ней на колени. Вжался лицом в ее бедра, пах, мягкий низ живота. Дышал.

      Почувствовал ее руки на своем затылке. Они гладили, ласкали. От этих прикосновений внутри что-то сломалось. Слезы хлынули градом. Ткань ее джинсов стала мокрой. Он плакал, не сдерживаясь. Ее маленькие руки продолжали гладить.

      – Не плачь, Сереженька. Теперь уже все равно. Как же нам было хорошо тогда. Никогда больше так не было. Но еще в тот раз я почувствовала.

      Он поднял заплаканные глаза. Из-за слез все казалось размытым, нечетким. Таким, как за окнами снаружи.

      – Что ты почувствовала?

      Она говорила долго. Дубов слушал и не слышал, не разбирал слова. Что-то отвлекло внимание. Какое-то движение в дальнем углу комнаты. Дубов смотрел туда и не мог отвести взгляд. Стена как будто исчезла. Вместо нее открылось темно-звездное ничто. Бледные огоньки