Записки охотника. Муму. Иван Тургенев

подавленные жаром. Вдруг позади нас в овраге раздался шум: кто-то спускался к источнику. Я оглянулся и увидал мужика лет пятидесяти, запыленного, в рубашке, в лаптях, с плетеной котомкой и армяком за плечами. Он подошел к ключу, с жадностию напился и приподнялся.

      – Э, Влас? – вскрикнул Туман, вглядевшись в него. – Здоро́во, брат. Откуда Бог принес?

      – Здорово, Михайла Савельич, – проговорил мужик, подходя к нам, – издалеча.

      – Где пропадал? – спросил его Туман.

      – А в Москву сходил, к барину.

      – Зачем?

      – Просить его ходил.

      – О чем просить?

      – Да чтоб оброку сбавил аль на барщину посадил, переселил, что ли… Сын у меня умер, так мне одному теперь не справиться.

      – Умер твой сын?

      – Умер. Покойник, – прибавил мужик, помолчав, – у меня в Москве в извозчиках жил; за меня, признаться, и оброк взносил.

      – Да разве вы теперь на оброке?

      – На оброке.

      – Что ж твой барин?

      – Что барин? Прогнал меня! Говорит, как смеешь прямо ко мне идти: на то есть приказчик; ты, говорит, сперва приказчику обязан донести… да и куда я тебя переселю? Ты, говорит, сперва недоимку за себя взнеси. Осерчал вовсе.

      – Ну, что ж, ты и пошел назад?

      – И пошел. Хотел было справиться, не оставил ли покойник какого по себе добра, да толку не добился. Я хозяину-то его говорю: «Я, мол, Филиппов отец»; а он мне говорит: «А я почем знаю? Да и сын твой ничего, говорит, не оставил; еще у меня в долгу». Ну, я и пошел.

      Мужик рассказывал нам все это с усмешкой, словно о другом речь шла, но на маленькие и съеженные его глазки навертывалась слезинка, губы его подергивало.

      – Что ж ты, теперь домой идешь?

      – А то куда? Известно, домой. Жена, чай, теперь с голоду в кулак свистит.

      – Да ты бы… того… – заговорил внезапно Степушка, смешался, замолчал и принялся копаться в горшке.

      – А к приказчику пойдешь? – продолжал Туман, не без удивления взглянув на Степу.

      – Зачем я к нему пойду?.. За мной и так недоимка. Сын-то у меня перед смертию с год хворал, так и за себя оброку не взнес… Да мне с полугоря: взять-то с меня нечего… Уж, брат, как ты там ни хитри, – шалишь: безответная моя голова! (Мужик рассмеялся.) Уж он там как ни мудри, Кинтильян-то Семеныч, а уж…

      Влас опять засмеялся.

      – Что ж? это плохо, брат Влас, – с расстановкой произнес Туман.

      – А чем плохо? Не… (У Власа голос прервался.) Эка жара стоит, – продолжал он, утирая лицо рукавом.

      – Кто ваш барин? – спросил я.

      – Граф***, Валериан Петрович.

      – Сын Петра Ильича?

      – Петра Ильича сын, – отвечал Туман. – Петр Ильич, покойник, Власову-то деревню ему при жизни уделил.

      – Что, он здоров?

      – Здоров, слава богу, – возразил Влас. – Красный такой стал, лицо словно обложилось.

      – Вот, батюшка, – продолжал Туман, обращаясь ко мне, – добро бы под Москвой, а то здесь на оброк посадил.

      – А почем