Записки охотника. Муму. Иван Тургенев

с жирным лицом, бычачьим затылком, круглым и большим животом. Он согласился на мое предложение. В ста шагах от мельницы находился маленький, со всех сторон открытый, навес. Нам принесли туда соломы, сена; работник на траве подле реки наставил самовар и, присев на корточки, начал усердно дуть в трубу… Уголья, вспыхивая, ярко освещали его молодое лицо. Мельник побежал будить жену, предложил мне сам, наконец, переночевать в избе; но я предпочел остаться на открытом воздухе. Мельничиха принесла нам молока, яиц, картофелю, хлеба. Скоро закипел самовар, и мы принялись пить чай. С реки поднимались пары, ветру не было; кругом кричали коростели; около мельничных колес раздавались слабые звуки: то капли падали с лопат, сочилась вода сквозь засовы плотины. Мы разложили небольшой огонек. Пока Ермолай жарил в золе картофель, я успел задремать… Легкий сдержанный шепот разбудил меня. Я поднял голову: перед огнем, на опрокинутой кадке, сидела мельничиха и разговаривала с моим охотником. Я уже прежде, по ее платью, телодвижениям и выговору, узнал в ней дворовую женщину – не бабу и не мещанку; но только теперь я рассмотрел хорошенько ее черты. Ей было на вид лет тридцать; худое и бледное лицо еще хранило следы красоты замечательной; особенно понравились мне глаза, большие и грустные. Она оперла локти на колени, положила лицо на руки. Ермолай сидел ко мне спиною и подкладывал щепки в огонь.

      – В Желтухиной опять падеж, – говорила мельничиха, – у отца Ивана обе коровы свалились… Господи помилуй!

      – А что ваши свиньи? – спросил, помолчав, Ермолай.

      – Живут.

      – Хоть бы поросеночка мне подарили.

      Мельничиха помолчала, потом вздохнула.

      – С кем вы это? – спросила она.

      – С барином – с костомаровским.

      Ермолай бросил несколько еловых веток на огонь; ветки тотчас дружно затрещали, густой белый дым повалил ему прямо в лицо.

      – Чего твой муж нас в избу не пустил?

      – Боится.

      – Вишь, толстый, брюхач… Голубушка, Арина Тимофеевна, вынеси мне стаканчик винца!

      Мельничиха встала и исчезла во мраке. Ермолай запел вполголоса:

      Как к любезной я ходил,

      Все сапожки обносил…

      Арина вернулась с небольшим графинчиком и стаканом. Ермолай привстал, перекрестился и выпил духом. «Люблю!» – прибавил он.

      Мельничиха опять присела на кадку.

      – А что, Арина Тимофеевна, чай, все хвораешь?

      – Хвораю.

      – Что так?

      – Кашель по ночам мучит.

      – Барин-то, кажется, заснул, – промолвил Ермолай после небольшого молчания. – Ты к лекарю не ходи, Арина: хуже будет.

      – Я и то не хожу.

      – А ко мне зайди погостить.

      Арина потупила голову.

      – Я свою-то, жену-то, прогоню на тот случай, – продолжал Ермолай… – Право-ся.

      – Вы бы лучше барина разбудили, Ермолай Петрович: видите, картофель испекся.

      – А пусть дрыхнет, –