Камфорные таблетки от быстрой смерти. Климентина Панкратьева

потребовал я, – на слово вам никто не поверит.

      Кот вытащил из воздуха красную с золотым тиснением папку. Я погрузился в изучение бумаг, которые… уже видел сегодня утром. Я перечитал каждую букву, обвел взглядом каждый чертеж, но подписи, печати, протоколы – все было на своих местах, никаких сомнений в подлинности и законности. Найденыш таращил на меня совиные глаза.

      – Вы Котов?

      – Ну конечно, ну конечно, – кот пританцовывал на месте, – Изучайте, комар носа не подточит. А потом, уважаемый Серж, ваша подпись была решающей, а ведь вы человек чести. Не стали бы подписывать незаконный документ.

      Я не знал, что стыд может быть физически ощутим, как голод или боль. Какими глазами теперь смотреть на Михайлова? Чем искупить свою вину? Ведь целый город…

      – А долго, – я тянул время, – долго продлится реставрация?

      – Здесь же все указано, – кот ткнул пальцем, – В течение 200 лет работы будут выполнены. Потом соберется комиссия, определит новое место. Опять на Земле, скорее всего. И все выставим в лучшем виде.

      Михайлов побрел прочь. В лунном свете его горестная фигура истончалась и блекла.

      Ярость резанула меня! Я горстью швырнул бумаги в кошачью морду! Я готов был к схватке, к удару, даже хотел его. Я бы сам охотно врезал себе! Но Котов сокрушенно качал головой.

      – Уж вам ли не знать, дорогуша: уничтожать копии бессмысленно. Сила документа в его оригинале. И, скажу по секрету, эта сила пострашней любой магии.

      Я схватил ближайшего комбинезона за лямку:

      – Тебе что, вообще не жалко город?

      Глаза рабочего были пусты, словно там, в кабине его головы, горел свет, но никого не было.

      – Мне все равно, – ответил он и ударил кувалдой.

      По мостовой ударил, а показалось, что по моим ногам.

      Мы проиграли. Я уходил не оглядываясь, потому что не хотел видеть, как статуи кутают в мешковину, а колонны пилят, как какую-нибудь колбасу. Я вообще не хотел ничего видеть.

      Михайлов нашелся у реки. Грозного величия как не бывало, передо мной снова стоял хрупкий подросток. Он разглядывал корабли, зашедшие в Неву для участия в праздничном параде. Я готовился оправдываться, отвечать на вопрос «Что ты наделал?», но этот обормот, улыбался! Нет, он восторженно сиял!

      – Как они сделаны?

      – Кто?

      – Корабли! Теперь все так делают? Какое водоизмещение? Из чего оснастка? Какие ядра бросают? А шпангоут почему не украшен? Сколько один такой стоит?

      – Я не знаю. Не понимаю в них ничего. Корабли. Военные. Ядра давно не используют. Стоят дорого очень.

      И тут он опять полез через ограду, ну что за беда!

      – Сплаваю посмотрю поближе!

      – Куда? Вода ледяная! Утонешь! Ты на него не взберешься. Тебя пристрелят вообще!

      Только последнее его и остановило.

      – Да, пробормотал он, выключаясь, – должен быть часовой по уставу. Он не разрешит на борт.

      – А то,