Ольга и Алексей. Наталья Новгородская

нисколько не смутило её, и она выплеснула на сына свои эмоции:

      – Этот мерзкий, хитрый человечишка решил нажиться на нашем несчастье! О, если бы я знала, что вместо сердца у него камень, а в душе клубок змей, то я бы никогда к нему обратилась за помощью! Он, видите ли, не желает вернуть мне даже половину задатка, который я дала ему! Хотя он не сделал ничего, ничего не решил, ведь суд так и не состоялся! Ох, я ему припомню когда-нибудь!

      Молодой человек с ужасом слушал гневную речь матери, понимая, что снова разочарован в ней, ведь он даже не предполагал, что она дала взятку Нехлюбову! Он уже давно воспринимал Марью Ефимовну не только как мать, но и видел все её недостатки как человека. Он понимал, что она корыстная, завистливая и злобная, но обличить её пороки не мог, полностью подчиненный её желаниям и чаяниям. Он шёл к себе в комнату, осознавая, что уже никогда не сможет быть близок с нею, ибо между ними разверзлась пропасть, а в его сердце поселился холод. Он с горечью чувствовал, что уже не сможет испытать к ней нежность или уважение, что будет вынужден всегда видеть перед собой её лицо, перекошенное злобой, слушать её обличительные речи и резкие комментарии.

      Думая, что исполняет свой сыновний долг, он считал себя не вправе говорить с ней о своих наблюдениях и высказывать своё мнение, предпочитая держать его при себе, к тому же он понимал, что его попытки высказать ей что-нибудь приведут только к ещё большей агрессии с её стороны. И так, она продолжала почитать его как любящего сына, а он молчал о своих мыслях, никак не выдавая своего истинного отношения к ней.

      С Ольгой он теперь виделся мало, и при коротких встречах они даже не разговаривали, только здоровались. Она поначалу боялась поворачивать голову в его сторону, ожидая увидеть в его глазах презрение и ненависть, но однажды, встретившись с ним взглядом, с удивлением обнаружила в его голубых глазах только жалость, и ей стало ужасно гадко на душе, словно она не чувствовала, что вправе вызвать такое чувство. Она не поняла, что лучше – быть жалкой или презренной. А он жалел её, ведь они оба теперь чувствовали одно и то же – потеря отцов уравняла их, и он понимал её состояние и не мог её презирать, да и не за что было. Она же была ему благодарна за то, что он выслушал её отца, когда тот приходил в его дом, и не прогнал его. Когда отец рассказал об этом, сердце её сжалось от неописуемой признательности к Алексею, и её уважение к нему за терпение и милосердие стало только больше.

      Как-то весной, после службы в церкви, он подсаживал мать в коляску, а Ольга с Юлией проходили мимо. Они слегка кивнули ему, мать это заметила, но лишь презрительно отвернулась и поджала губы, она никогда теперь даже не глядела на сестёр Вересовых, а они, скрипя сердцем, продолжали приветствовать её при встречах кивками. Елена, которая также была там, воскликнула:

      – Ах, матушка, как хорошо, что сейчас нет здесь ужасного Вересова! Я теперь совсем не боюсь выходить из дому, а то раньше, вы помните, я так страшилась, что он и меня убьёт!

      – Елена, прошу тебя! – строго зашептал ей брат,