Дело принципа. Денис Драгунский

Но с дедушкой не поспоришь. Ну и что? Какая разница? Я, например, считаю себя адептом древней неразделенной церкви.

      – Хорошо, хорошо, никакой разницы, – сказала я. – Но дедушка, выходит, был такой страстный католик, что ему непременно надо было, чтобы у Святого Петра за него помолились?

      – Бог мой, Далли! – засмеялся папа. – Какая ты смешная. Я же тебе объясняю, что дедушка все это нарочно подстраивал. Он боялся отпустить меня одного и так специально делал, чтобы я поехал вместе с очень надежным, немножко старше меня, приятелем. Чтобы заплатить ему за дорогу и гостиницу. Сколько раз повторять?

      – Значит, дедушка не верил в Бога? – спросила я.

      – Ах, Далли, это длинный разговор, – сказал папа.

      Мы как раз были в дедушкиной комнате.

      Я сидела на диване, а папа, дымя папиросой, прохаживался от двери к окну и обратно. Дело было после обеда. Папа всегда говорил, что после обеда нужно хотя бы полчаса постоять на ногах, чтобы не разжиреть. И поэтому ровно полчаса он либо стоял у книжных полок, вынимая книжку наполовину и потом сильным щелчком заталкивая обратно – у папы на полках книги стояли чуть свободно, это был его принцип, – и так вторую, третью, десятую, либо курил, а я сидела или валялась на диване. Когда со мной жила госпожа Антонеску, тогда, конечно, не поваляешься. Тогда после обеда мне предстояла часовая прогулка в любую погоду. Жара, дождь или снег идет, как бывало зимой в Штефанбурге, – госпожа Антонеску нещадно волокла меня вон из дома и заставляла довольно быстрым шагом ходить либо по аллеям, либо по улицам. Я не знаю, сама это она придумала или папа ей велел.

      Но интересно другое. В первую же зиму без госпожи Антонеску я совершенно перестала гулять после обеда. Я приходила в дедушкину комнату, где папа, нарочно пружиня ногами, расхаживал от окна к двери и обратно, и плюхалась на диван и даже специально похлопывала себя по животу, но папа совершенно не обращал на это внимания.

      Вообще, у папы было какое-то странное «обращание внимания». Невозможно было догадаться, к чему он прицепится, а что пропустит.

      Да, так вот. Я спросила, верил ли дедушка в Бога, и папа сказал:

      – Ах, Далли! Это слишком длинный, сложный, – он немножко помялся и добавил: – Философский разговор.

      – Ах, ах! – засмеялась я и довольно громко, так что самой больно стало, хлопнула себя по животу. – Ах, милый мой папочка! Ты же сам меня этому учил, и госпожа Антонеску тоже.

      – Чему я тебя учил? – вскинул голову папа.

      – Ты меня учил, – сладенько проговорила я, – что, когда не хочешь сказать «нет», надо отвечать что-то вроде «это сложный вопрос», «трудно вот так сформулировать одной фразой», «тут необходимо поразмыслить» и так далее.

      – Но это действительно сложный вопрос и долгий разговор, – сказал папа.

      – То есть дедушка не верил в Бога? Да? В смысле нет? Или нет в смысле да?

      – Не морочь мне голову, – сказал папа.

      – О! – воскликнула я. – Великолепно! «Не морочь мне голову» тоже означает «нет». Но когда говоришь либо с младшим,