Телеграмма. Не игра. Иннокентий А. Сергеев

Хлебным, а он не знал. Он и теперь этого не знает. Подул ветерок, и вода подёрнулась рябью, стало прохладно, хотя было лето, но это обычное дело – в самый разгар жары вдруг повеет холодным ветерком с моря, и ты зябко ежишься. Она удивилась этому, а он объяснил, что здесь всегда так. И погода может измениться несколько раз за день. Есть даже поговорка такая: “Вам не нравится калининградская погода? Тогда подождите пятнадцать минут”. Всё непостоянно и переменчиво, и только жизнь как будто застыла на месте, и если она меняется, то разом и страшно, как тогда, в сорок пятом, когда английская авиация почти полностью стёрла город с лица земли. Впрочем, на этих улицах бомбы не падали, и всё осталось как было. Вот только нет больше японского консульства, зато на том берегу озера появилось консульство польское – массивные, несуразные постройки, целое подворье.

      Улица Закавказская – каких только улиц нет в этом городе – вся география не существующей уже империи, огромной страны, некогда великой, от которой остался этот островок на Балтийском море, окружённый границами, оторванный от большой земли. Здесь так и говорят: “Поеду в Россию. Вернулся из России”.

      Россия… Интересно, какая она?

      Ведь он никогда не видел её…

      И этот город, прекрасный, навсегда любимый, его родной город! – который ему предстоит покинуть, может быть, навсегда.

      Порождение европейских войн, игрушка для великих армий, всегда и всецело подвластный своему року… Эти двухэтажные домики с черепичными крышами и потемневшим от времени кирпичом дымоходов, эти крошечные садики с цветочными клумбами и собаки, что нежатся посреди тротуара на солнце и лишь время от времени лениво гавкают, едва подняв голову от асфальта. Эти люди, с которыми он не знаком, но как будто знает каждого.

      И запах дыма, такой знакомый, весенний – где-то жгут прошлогодние листья и прелую сухую траву…

      Улица Кутузова, здесь дома понаряднее, и у каждого своя история, только кто бы её знал… Родной город? А что он знает о нём? Она спросила его, почему Хлебное озеро называется так, и он не нашёлся ответить. Да, но каждый из этих домов на этой странной улице без магазинов и ресторанов, и без киосков даже, каждый из них его старый и добрый друг, которого он знает всю жизнь, знает столько же, сколько себя самого, и как будто они и есть он, а он как будто и есть они. Вот странный причудливый дом с башенкой, его любимый. Раньше в нём был детский сад, с радостным гамом носились дети. Теперь здесь греческое консульство, и тишина.

      А вон тот дом называют “особняк Штирлица”. Будто бы в фильме был снят именно он.

      Эта улица, его улица, сохранилась даже после той страшной бомбёжки. Есть как бы два города – старый Кёнигсберг и новый Калининград – унылая застройка советской эпохи, с “хрущёвками” и прочей дрянью, и только кое-где местами вдруг посреди этих “хрущёвок” оказывается старинной постройки дом или два дома, или почти целая улица. Вот тогда-то и понимаешь, в каком городе ты живёшь.

      А город – это его жители. Те, кто когда-то здесь жил, и те, кто живут теперь. И ничто не уходит, не исчезает, и разрушенный город стал невидимым,