Лелег. Александр Лобанов

липового цвета пьянили душу славянские чертоги, в полях шумела страда, крестьяне по им одним известным небесным циклам убирали хлеба. Как бы там ни ползала бесовская вошь по нашим просторам, земля своё вызрела, пора ей пришла дарить богатые урожаи, надои. Реки делились знатными уловами, луга доращивали упитанных бычков, скотные дворы едва вмещали жирных кабанчиков. Охотничьи угодья не иссякали многообразной дичью.

      Молча скакали вдоль берега. Альгис по обыкновению был угрюм. Кмита же безмолвствовал по той причине, что всё это творящееся вокруг празднество, это пышное, богатое великолепие русской средней полосы вызывало в нём почти бешенство. Только из-за того, что русское. Не лишённый вкуса по шляхетной сущности, он не мог не восторгаться красотами природы, он даже писал стихи когда-то в молодости. Это теребило душу где-то в дремучей глубине, вызывало некие волнения. Отчего ещё большая раздражённость опутывала мозг. Жечь! Всё стереть, будь она проклята, Русь ненавистная!

      За ними в десяти саженях следовала охрана, пятеро панцерных казаков, добротно вооружённых, на горячих конях. Кмита охрану подбирал лично, самых отчаянных, самых умелых. Посему абсолютно был спокоен. Летучие патрули обшарили окрестности в нескольких десятках вёрст, признаков присутствия вражьего войска не обнаружив.

      На речной излучине, где берег отсвечивал ярким чистым песком, резвились несколько пар молодёжи. Купались, плескались, громко смеялись. Девицы в белых рубахах до пят, парни в холщовых портках. Чистые, непорочные, счастливые. Солнечные брызги, разлетаясь во все стороны, сверкали ослепительно, будто жемчужины. Над купающимися висело светящееся марево, порой возникали радуги. Казалось, это воплощение самоё жизни, подаренной земле господом для мира и счастья.

      Альгис краем глаза отметил, как побледнел вдруг староста. Как судорожно вцепился в рукоять сабли, даже скрип зубов послышался. Лошади вдруг стали, словно зверя почуяли в чаще негромко шумящего метрах в ста за лугом леса. Молодые крестьяне, ещё ничего не подозревая, продолжали радоваться светлому счастью, которого в их бытии выпадало не так уж и часто. Вдруг одна из барышень запела. И такой выразительный, естественный, прекрасный был её голосок, что Альгис даже глаза прикрыл.

      – Руби эту сволочь! – Филон заорал, будто его самого сейчас резали, от внезапной ярости, остервенения переходя на душераздирающий фальцет.

      Перепуганная лошадь его встала на дыбы. Пятеро охранников, пока соображали, что к чему, чуток запоздали, сорвались с места, когда Кмита уже мчался метрах в двадцати-тридцати впереди. Обнажённые клинки зловеще сверкали. Всадники лихо ими крутили над головами, отчего казалось, что сверху образовались нимбы, как у ангелов. Только не ангелы неслись в безумной атаке против ничего не подозревающих невинных русичей.

      Кмита почти перестал дышать, предвкушая кровавую забаву. В нём уже вовсю бушевали звериные инстинкты. Его трясло, возбуждение перерастало