Домой возврата нет. Томас Вулф

на мой взгляд, она в высшей степени подходит для печатания.

      – Но она чересчур многословна, так?

      – Многословна – да, это верно.

      – Так я и думал, – глубокомысленно заявляет редактор. – Новичок, опыта никакого, это же сразу видно. Он и сам не понимает, как пишет, без конца повторяется, все у него выходит ребячливо, несдержанно, все через край, никакого чувства меры. У нас есть десятки авторов, которые смыслят в писательстве куда больше.

      – Да, наверно, – соглашается Хаусер. – И, однако, он гений, а они – нет. То, что он написал, гениально, а то, что пишут они, – нет.

      – Значит, вы полагаете, нам следует его напечатать?

      – Полагаю, что так.

      – Но… (А может быть, вот в чем загвоздка… вот он о чем умалчивает!) Но больше ему сказать нечего? Думаете, он уже исписался? Все, что было за душой, выложил в одной книге? На вторую его уже не хватит?

      – Ничего такого я не думаю. Ручаться, впрочем, не могу. Его могут и убить, это бывает…

      (Вечно он каркает, ворона!)

      – …Но, судя по этой книге, я бы сказал, можно не бояться, что он выдохнется. Его хватит еще на полсотни книг.

      – Но… (О, господи! Где же тут подвох?) Но тогда, вы считаете, для такой книги у нас, в Америке, еще не пришло время?

      – Нет, я так не считаю. По-моему, для нее самое время.

      – Почему?

      – Потому что она написана. Если книга написана, значит, для нее настало время.

      – А некоторые наши лучшие критики говорят, еще не время.

      – Знаю, что они говорят. Они ошибаются. Вот для них еще не время, только и всего.

      – То есть как?

      – Очень просто, они ведут счет по времени критики. А книга создается по времени художника. Разное время, разный отсчет.

      – По-вашему, критики отстают от времени?

      – Да. Отстают от художника.

      – Тогда они, пожалуй, не согласятся с вами, что это гениальная книга. Как вы думаете?

      – Не знаю. Может быть, и не согласятся. Но это не имеет значения.

      – То есть как это – не имеет значения?!

      – Да так. Книга хороша, и уничтожить ее нельзя. Стало быть, не важно, что о ней скажут.

      – Значит… черт возьми, Хаусер! Если вы не ошиблись, значит, мы совершили замечательное открытие!

      – Да, это так. Вы его совершили.

      – Но… но… неужели вам больше нечего сказать?!

      – Да, нечего. А что тут еще говорить?

      Редактор ошеломлен.

      – Ничего… только мне казалось, вы-то должны бы радоваться! – И, вконец обескураженный, сдается: – А, ладно! Ладно, Хаусер! Большое вам спасибо!

      В издательстве этого не понимали. Просто не могли понять. И наконец отступились – все, кроме Лиса Эдвардса, Лис никогда не отступал, если хотел что-либо понять. Лис по-прежнему, проходя мимо, заглядывал в кабинет Хаусера – крохотную тесную каморку. Сдвинет старую серую шляпу на затылок (Лис всегда работал в шляпе), наклонится, вытянет шею и с тревожным недоумением в светлых зеленоватых глазах уставится на Хаусера, будто перед ним неведомое сказочное чудище со дна морского. Потом повернется и, ухватясь