Домой возврата нет. Томас Вулф

газеты на пол и с напускной суровостью обернулся к Эстер, от уголков глаз разбежались смешливые морщинки.

      – Ну-с, накормят меня сегодня? Или ты будешь упиваться этой мутью, а мне – помирать с голоду?

      Эстер больше не могла сдерживаться и закатилась хохотом.

      – Но это же не я! – задыхаясь, насилу выговорила она. – Это не я писала! Я не виновата, что они так пишут! Жуть, правда?

      – Ну да, и, может, тебе это противно? – сказал Джордж. – Ты все это смакуешь! Сидишь тут и облизываешься, наслаждаешься их славословиями и моими муками! Известно ли тебе, о женщина, что я не ел со вчерашнего дня? Накормят меня или нет? Может, ты вложишь свое искусное воображение в бифштекс?

      – Вложу! – сказала Эстер. – Хочешь бифштекс?

      – Может, ты заставишь меня на старости лет по-детски восхищаться отбивной под нежнейшим луковым соусом?

      – Да, – сказала она, – о да!

      Он подошел, обнял ее, заглянул ей в глаза любящими и жадными глазами.

      – Может, ты приготовишь мне какую-нибудь тонкую, ищущую и ненавязчивую подливку – ты ведь на них такая мастерица?

      – Да! Сделаю для тебя все, что хочешь!

      – А почему?

      То был обряд, который оба знали наизусть, не пропускали ни одного вопроса, ни ответа: каждому хотелось опять и опять слышать от другого эти слова!

      – Потому что я тебя люблю. Потому что хочу кормить тебя и любить тебя.

      – И это будет хорошо? – спрашивал Джордж.

      – Так хорошо, что и сказать нельзя, – отвечала Эстер. – Будет хорошо, потому что я такая хорошая и красивая и все делаю прекрасно, ни одна женщина на свете для тебя лучше не сделает, и еще потому, что я тебя люблю всеми силами души и хочу, чтоб мы были – одно!

      – И эту великую любовь ты вложишь в стряпню?

      – В каждый лакомый кусочек! Ты утолишь свой голод как никогда. Это будет чудо из чудес, и отныне ты станешь лучше и богаче телом и душой. Ты запомнишь это на всю жизнь. Это будет восторг и упоение.

      – Значит, это будет такая еда, какой еще никто на свете не пробовал, – сказал Джордж.

      – Да, – отвечала она. – Конечно.

      И это была правда. Никогда ничего подобного не было в мире, пока вновь не настал апрель.

      Итак, они снова вместе. Но что-то между ними переменилось. Даже и внешне. Они уже не довольствовались общим скромным жилищем. Возвратясь в Нью-Йорк, Джордж с первого же дня наотрез отказался вновь поселиться на Уэверли-плейс, в прежнем убежище их любви, жизни и работы. Взамен он снял две просторные комнаты на Двенадцатой улице – они занимали весь второй этаж, и их можно было превратить в один огромный зал, стоило лишь открыть раздвижные двери. Тут была и крохотная – только-только повернуться – кухонька. Все это отлично устраивало Джорджа: и места вдоволь, и никто не мешает. Эстер может приходить и уходить, когда захочет; они могут быть здесь вдвоем, и только вдвоем, когда пожелают; здесь они могут вволю упиваться любовью.

      Но самое главное: это дом не