Экзотика. Михаил Паутов

малый) говорит: «Я сейчас нажму кнопку, откроется багажник, туда и ставь…». Багажник! Достаточно вспомнить, что у «львовского» автобуса, как у «Запорожца» и у «Феррари» в багажнике мотор. Я не террорист. Машу рукой и возвращаюсь на завод, где он мне передал канистру. Время уже позднее. Его не нахожу, но нахожу (хоть и не без труда) служебное помещение, где состоялась передача. Дверь закрыта, но в замке ключ. Открываю, ставлю канистру, и вдруг откуда ни возьмись – уборщица. Страшная как фурия. Истошно орет, свистит в свисток, зовет охрану, милицию. Прибегают охранники, заламывают мне руки. На мое счастье по коридору проходит комиссия в галстуках. Спрашивают, что случилось. Уборщица шепчет одному из них – самому пузатому – на ухо и тычет пальцем в меня. Пузач неожиданно рассмеялся, перекинулся несколькими неясными словами с остальными и пожал мне руку. На этом, кажется, все и закончилось.

         Начало сезона сбора камней…

         Память странным образом приковала меня к этому перекрестку, распяла на нем. И что в нем, собственно? Ничего особенного. Перекресток Кронштадтской и Дороги на Турухтанные острова. Однако застряли мы там с Максимовым основательно. Что-то вязко-тягучее препятствовало движению, не давало нам возможности действовать решительно. Мне нужно было спасти пропуск, отобранный у меня охраной порта, и получить справку о повреждении контейнера с грузом ценностью в сотни тысяч долларов. Максимову, откровенно говоря, не нужно было ничего, но он не хотел уходить. Да и мне было как-то совестно перед ним. Не раз и не два я невольно обижал и оскорблял его, что до сих пор тяжким грузом лежит на моей совести… Это, конечно, угрызения совести совсем иного рода – не те, что в отношении Вольского – нашего с Максимовым общего знакомого юности – который, практически, проклял меня. Если копаться в этом деле, то, конечно же, я безумно виноват перед Вольским. Трахнул его, когда нам было по 18 лет, но по обоюдному согласию. Кончил ему шесть раз в рот и еще четыре – в жопу. Уговорил? Да! Но он ведь дал себя уговорить. Он сам потом так в этом и признавался: «Как это только ты смог меня уговорить?…». Но о Вольском речь пойдет потом, если вообще пойдет (как сказал бы я сам лет тридцать назад, когда писал текст, который впоследствии стал «Принципом неопределенности»)… Но вернемся на роковой перекресток. Я пошел пешком в сторону порта, предоставив Максимова его собственной судьбе. Он плелся за мной, то отставая, то пытаясь нагнать. Асфальт кончился, началась пыльная песчано-цементная дорога. Проезжающие самосвалы, фуры и контейнеровозы обволакивали нас облаками пыли. Здесь я вторично пожалел, что не прогнал Максимова, не настоял, чтобы он уехал на метро, трамвае, маршрутке – не важно на чем – хоть верхом на собственной гордости! Ведь он астматик, и эта пыль могла доконать его… Но, как бы там ни было, мы достигли проходной, где, как ни странно, мне вернули пропуск без лишних вопросов. Более того, они выдали разовый пропуск Максимову, на что я даже не смел рассчитывать. Пришли в контору. Долго искали нужный кабинет. Нашли. У двери сидят