Золото Алдана. Камиль Фарухшинович Зиганшин

вырытых на бугре.

      Зимой в морозы источник обильно парил, и ближние деревья опушались густым игольчатым инеем. Земля и камни вокруг него всегда были теплыми. Особенно заметно это было зимой: кругом бело, а вдоль ключа кое-где даже зелёная травка проглядывает. Первое время мылись прямо в нем. Потом казаки, боготворившие баню, поставили небольшой сруб чуть ниже источника и натаскали для парилки кучу валунов.

      Для лошадей соорудили загон: жерди, густо заплетенные лапником.

      Окрестные горы покрывал кондовый лес. Внизу светлая лиственница, перемежавшаяся с вкраплениями более темного кедра. Выше склон сплошь в высоких свечах угрюмых елей. К ним стекают изумрудные разводья языки кедрового стланика, а на самом верху – безжизненные поля курумника10, с торчащими кое-где скалами.

      Поначалу крохотный военный гарнизон насчитывал пятнадцать человек. В первый же год по недосмотру двое угорели в бане. При углях зашли и заснули: один на полке, второй у выхода. К числу банных потерь можно отнести и несчастный случай и с Лосевым. Когда на камни плеснули воду, раскаленный валун лопнул, и острый осколок вонзился подполковнику прямо в глаз.

      А зимой 1925 года потеряли хорунжего Соболева – мощного, словно скрученного из тугих мускулов, молодого офицера. Охотясь в горах, он сорвался с каменного уступа и повредил позвоночник. Ночью не успел разбудить товарищей для исполнения естественной нужды и к утру в землянке стояла нестерпимая вонь.

      – Что за дела! Спишь, как в гальюне! – зло процедил сквозь зубы мичман Темный, худощавый, высокий моряк. Ему было около тридцати, но из-за грубых черт лица и звероватой походки, он выглядел старше.

      – Господин мичман, как вам не стыдно! – одернул его Лосев.

      – Под ноги смотреть надо, когда по горам ходишь, – вспылил тот. – И прекратите морали читать. Из-за головотяпства одного страдают все.

      Хорунжий, совестясь своей невольной оплошности, сжался, покрылся красными пятнами. Не желая быть обузой для товарищей и терпеть унижения, он следующей ночью, скрежеща зубами от нестерпимой боли, раздирая в кровь руки, сумел ползком выбраться из землянки. Когда утром хватились, было поздно – раздетый офицер промерз почти насквозь.

      Его смерть стала поводом для новой стычки. Надо сказать, что первое время ссорились вообще часто: у каждого был свой характер, свой взгляд на то, как быть дальше. Одни возмущались, особенно яростно мичман:

      – Сколько будем отсиживаться? Чего ждем? Во время войны с Наполеоном партизаны вон какой урон врагу наносили. А мы что, оружие держать разучились? Всё одно, сидя тут, передохнем! Кто раньше, кто позже. Так лучше пару-тройку красных с собой прихватить.

      Другие сомневались. Самый молодой из них, еще безусый юнкер Хлебников, например, предлагал:

      – Господа, надо попытаться узнать, что в мире творится. Вдруг амнистия объявлена?

      – Может, и объявлена, да волк никогда собакой не станет. Тихо сидеть надо, – возражал ротмистр Пастухов.

      – Трус вы, господин ротмистр, а не офицер! Тени своей боитесь! – презрительно

10

Курумник – каменистая, зачастую подвижная, осыпь.