«Огненное зелье». Град Китеж против Батыя. Владислав Стрелков

и настороженно наблюдающую за мной, и сказал:

      – Итак, я Велесов Владимир Иванович, из России две тысячи двенадцатого года.

      – Две тысячи двенадцатого! – потрясенно повторил дед.

      – А вы, я так понимаю, конец девятнадцатого – начало двадцатого?

      – Тысяча девятьсот четырнадцатый год, – вздохнул Кубин.

      – И сколько вы тут?

      – Тридцать лет уж. Мне тридцать пять было, как мы в прошлое попали.

      – Мы?

      – Четверо нас было. Как сюда попали, не знаем. С гостей ехали, заплутали, на ночь в лесу остановились. Утром выехали, а навстречу семь конных, странно все одеты. Хотели убить нас, только хлопотно это. Отбились, но брат мой рану в живот получил. Через день умер.

      И Кубин перекрестился.

      – А дата? То есть число какое было?

      – Двадцать седьмое июля было. А в чем дело?

      – На следующий день война началась, Матвей Власович. На ней больше десяти миллионов погибло.

      – Господи! – он застыл с закрытыми глазами. Затем потребовал: – Говори!

      Я начал рассказывать о Первой мировой все, что знал. О русских войсках, о первых победах, затем о поражениях. Кубин сидел, катал желваки и смотрел на костер. Но как только начал говорить про то, что случилось позднее, то вскочил:

      – Не верю! – Вскочивший Кубин сделал три шага от костра. – Нет! Не верю! Не может такого быть!

      Вернулся, сел на положенные на землю седла и, смотря мне в глаза, спросил:

      – Как такое может быть?

      Я пожал плечами:

      – Все причины и предпосылки я уже упомянул. Больше добавить нечего. Одно могу сказать – как говорили не раз – страну просрали, извините за мой французский.

      Кубин кашлянул:

      – А французы тут при чем?

      – А приговорка такая, не обращайте внимания.

      – И ничего не смогли сделать? – Расстроенный старик сплюнул. – Я всегда говорил, что жандармерия – это сборище тунеядцев.

      – А жандармерия тут ни при чем. Всю страну затянуло разом.

      – Всю страну затянуло… – тихо повторил Кубин и посмотрел мне в глаза. Морщины на его лице сдвинулись, глаза заслезились. – Скажи, что это неправда.

      – Это правда, Матвей Власович.

      Обхватив голову руками, он застонал:

      – Бедная моя Лиза… бедная моя мама… бедная моя страна. Как такое возможно? Как такое пережить?

      – Это еще не все, Матвей Власович.

      – Что? – вздрогнул Кубин. – Что еще может быть страшнее того, что ты мне рассказал?

      – Война, Матвей Власович. Другая ВОЙНА.

      Кубин вдруг резко встал и отошел. Вернулся с дровами. Бросил рядом и стал медленно подкидывать сухие ветки в костер. Поднял усталое морщинистое лицо.

      – Не надо дальше рассказывать. Пока не надо. В Китеже, в храме Владимирской иконы Божией Матери, – протоиерей Григорий, мой друг и один из четырех офицеров, что тридцать лет назад попали сюда. Нам вместе и расскажешь. Так лучше будет.

      Пристально посмотрел на Кубина – на его лице по-прежнему расстроенное выражение, никаких намеков на шутку.

      – Матвей