Древний Рим. Честь преторианца. Регина Грез

после стихов Гумилева я тотчас перешла к Пастернаку, всем видом изображая умудренного жизнью актера:

      – О, если б знал, что так бывает,

      Когда пускался на дебют,

      Что строчки с кровью – убивают,

      Нахлынут горлом и убьют!..

      Но старость – это Рим, который

      Взамен турусов и колес

      Не читки требует с актера,

      А полной гибели всерьез.

      Я начала задыхаться, руки ослабели и безвольно повисли вдоль тела, голос мой дрогнул, начав изменять. Это все жара и обезвоживание, во фляжке Кармиллы оказалось только кислое разбавленное вино – я не смогла его пить. И даже одобрительный возглас важной персоны в кресле не доставил радости.

      – Belle! Прекрасно!

      Неужели римскому эстету понравилось мое чтение? Тогда пусть дает обещанную награду, и я с удовольствием выпью за его здоровье чистой прохладной воды. А еще я очень голодна.

      Рыба на завтрак была слишком соленой, а в лепешке мне попадались колючие ости пшеницы и угольки, я почти ничего не ела. Пустой желудок сводит судорогой, не поэтому ли на просьбу жеманного богача что-либо спеть, я затянула именно эту незатейливо-красноречивую песню:

      – Я начал жизнь в трущобах городских

      И добрых слов я не слыхал.

      Когда ласкали вы детей своих,

      Я есть просил, я замерзал.

      Вы, увидав меня, не прячьте взгляд

      Ведь я ни в чем, ни в чем не виноват.

      За что вы бросили меня? За что!

      Где мой очаг, где мой ночлег?

      Не признаете вы мое родство,

      А я ваш брат, я человек.

      Вы вечно молитесь своим богам,

      И ваши боги все прощают вам.

      Наверно, я слишком чувствительная. А еще плохо переношу вонь, духоту и провалы во времени. Не знаю, как меня угораздило шагнуть вперед на самый край сцены, помню только, как полетела вниз, и меня подхватил на руки мрачный солдат, стоящий у кресла с красной накидкой.

      Еще позади раздался надтреснутый голос Фарбия:

      – Умоляю ее простить! Валия просто разволновалась, не каждый день она выступает перед самим Цезарем.

      «О чем он говорит? Какой еще Цезарь… Вот этот надменный кривляка?» Перед глазами мелькали черные кружки, я вроде бы все слышала, и не могла ни слова сказать от слабости. Меня куда-то понесли, а потом в ноздри ударил резкий запах уксуса, тут волей – неволей встрепенешься.

      Когда я немного пришла в себя, то увидела, что лежу на алом плаще в повозке, а этот… который вроде бы римский Цезарь, сидит рядом и держит у моего лица открытый флакон с пахучей жидкостью.

      – Куда меня везут?

      – Во дворец, конечно! Хочу послушать твое выступление в более спокойной обстановке.

      Я растерянно посмотрела в бледно- голубые глаза мужчины, и мне стало жутко. Потому что в них царил холод и любопытство вивисектора. Но, может, я ошибаюсь, и у всех императоров такой жесткий пронизывающий взгляд. Им по статусу положено иметь строгий вид.

      – Мое имя Валия. А вас как можно называть или мне вовсе не выпадет этой чести?

      Я