Копытце Таманского дьявола. Юрий Торин

сядь, я тебе приказываю! Наливай! Сало нарежь!

      С красным, перекошенным от ярости лицом Генерал, тяжко дыша, обернулся к Станиславу и открыл пасть, заросшую дикими бакенбардами:

      – Ты! Именно ты! Ты предатель! Я твою польскую харю видеть не хочу! Пошёл вон!!!

      И тут же ласково басом обратился к Афоне:

      – Афоня, голубчик, заводи граммофон! Нашу любимую!!!

      И уже много позже, когда стих граммофон, когда уже сбежал даже Афоня, когда подчинённые заперли двери, даже через затворённые и запертые двери в ночи тем временем была слышна возня, звон стекла, бормотанье, топот и сопение. Генерал басом бранился, вещал на разные голоса, так называемые «песни демона Бугэйлло». За дверьми раздавалось нечленораздельное пение, немелодичное, зычное и басовитое, будто вдруг взяло и запело, к примеру, чучело кабана:

      (Если попытаться передать это буквами, выйдет примерно следующее, на мотив «Из-за острова на стрéжень»):

      –Цáхуй бЫйло, хвот сухЭйло!

      Хайма хЭйло хизболЭйд!

      ПолубЫ его свынЭйло,

      БезобЫйло хэйло-хЭй!

      УпохЭй эби кобЫдло,

      УзыхЭйло буздыгАн!

      Абр-вЫ тэйих цухЫдло,

      Аз бугЭйло обрахАн!!!

      (Затем следовала серия тяжких ударов в стену, затем в пол, будто подбрасывают и с размаху роняют мешок с песком, и вот снова, но на другой мотив, и голосом уж вовсе звериным, хриплым и булькающим:)

      – ГымырбЭэ елдыпЫфэр хЭйямбá!

      будыгáрно ухэйЁва бэрэдЭ!

      Дэй горЫлкы дэй цыбýлйого горбá!

      Хэй-я, хЭй-я, бырнахЫтая гыргá!

      И снова старое знакомое:

      – Абр-вы тэйих цухЫдло,

      Аз бугЭйло обрахáн!!!..

      У, тывáри, уу, быдло…

      Вот и колыбельная на сон грядущий! Баю-бай, баю-бай! Спи, Станúслав, засыпай!

      Барабанщицы

      Переписано из так называемой Зелёной тетради инженер-поручика С.

      В возрасте 14 лет отец взял меня на парад, посвящённый каким-то празднествам ко Дню города. Через 20 лет после Польского восстания в Варшаве уже понемногу устраивали подобные шествия, но это воспоминание отрочества навсегда врезалось в мою память ярким и незабываемым сном.

      Мы стояли в первом ряду, и видели проходящие колонны процессий: наряженные горожане, какие-то всадники с саблями наголо – я запомнил всё это весьма смутно.

      Но потом появились они.

      Их было слышно издалека по музыке и по особому оживлению в толпе, которое они вызвали своим появлением. Дюжина барабанщиц и дюжина девушек-музыкантов духового оркестра!

      Впереди вышагивал стройный улыбающийся тамбýр-мажор в эполетах с увесистым древком с перекладиной, на ней болтались кисти султанчиков. Он задавал ритм. А вслед за ним в ногу шли, маршировали две дюжины одинаковых стройных девушек, обутые в высокие сапоги, в красных мундирах с золотыми галунами и с эполетом на одном плече, на головах у них были кивера с пером и позументом. Первая дюжина выстукивала ритм