Паучиха. Книга I. Вера. Татьяна Владимировна Фильченкова

решимости, но отступать не собиралась. Сейчас откроет Павлу всё – и будь что будет. Если он почувствует отвращение к её прошлому и отвернётся, то пусть это случится теперь, чтобы не жить больше напрасными надеждами.

      – В тридцать восьмом – мне только исполнилось пятнадцать – отца объявили врагом народа. Вместе с ним забрали маму и брата. Чуть позже и меня. – Вера рассказала о колонии, об изнасиловании, об Ольге, научившей её выживать в том страшном месте, о решении уйти на фронт, чтобы получить досрочное освобождение, про первый год войны и ранение. Иногда она поглядывала на Павла, чтобы понять, что он думает. Видела на его лице изумление, негодование, сострадание, порой злость и ненависть, только не отвращение. О мире в коконе Вера умолчала. – А после Саратова я попала в наш госпиталь. Остальное вы знаете.

      Павел будто оцепенел. Вера ждала его слов, как приговора. Он поднялся, подкинул дров в печурку. Сел напротив. Наконец спросил:

      – Тебе сейчас двадцать два?

      – Двадцать один.

      – Как ты смогла всё это пережить, не сойти с ума и остаться человеком? Где ты взяла силы вернуться на фронт, хотя могла остаться в тылу?

      – Скорее, мне не хватило смелости уехать в тыл. Думалось, что это конец: одинокая и сломанная, выброшенная на задворки жизни.

      Павел снова разлил вино.

      – Теперь ваша очередь.

      – Что?

      – Ваша очередь рассказывать. Откровенность за откровенность.

      – Справедливо. Только после твоей исповеди неловко как-то жаловаться.

      – А вы начните. Это счастье может быть одно на всех, а боль у каждого своя, и в сравнении с чужой меньше она не становится.

      Павел потёр лоб. Вере подумалось, что этим жестом он смёл налёт времени с воспоминаний.

      – Что ж… Моя жизнь перевернулась с войной. Звучит банально: у кого бы она осталась прежней в этой мясорубке? Но в первый же месяц во мне умер восторженный мальчишка с высокими идеалами. Я ушёл на фронт добровольцем сразу после института, в двадцать пять. В окопы, правда, не пустили: бойцов и без меня хватало, а вот хирурги ценились на вес золота. Дома в Сталинграде осталась беременная жена, Аврора. Полюбил её ещё в школе, когда нам было лет по двенадцать, но не решался даже заговорить. Всё в ней было особенным: казалось, никто так поправляет волосы, не щурит глаза. Я посвящал ей стихи, исписал десятки тетрадей. В старших классах она стала встречаться с одноклассником. Я сходил с ума от ревности, но по-прежнему ничего не делал. После выпускного наши пути разошлись. Иногда я видел Аврору издалека: жили мы в соседних дворах. И продолжал любить.

      Вера пыталась представить, каким был Павел в детстве. Стихи и преданность любимой не вязались с этим взрослым, скупым на эмоции человеком.

      – Однажды, в начале третьего курса, я возвращался домой. Вдруг меня позвали по имени. Оглянулся – это была она. «Ты домой?» – спрашивает. «Да», – говорю. «Если не торопишься, давай прогуляемся: люблю осень». И сама взяла меня под руку. Мы бродили несколько часов. Она всё это время о чём-то рассказывала. Но до меня не доходил смысл слов: как зачарованный, слушал её голос и не мог поверить, что касаюсь её руки.