Уроки лишнего и нужного. Леонтий Ронин

полиэтилене на асфальте.

      Пара влюбленных у фонтана, десяток одиноко бредущих фигур – вся публика концертного зала.

      Возвращался случайными переулками, темными тротуарами, и ни души.

      Таблички улиц ничего не говорят.

      Еще перекресток – куда грести?

      Двухместный «Смарт» от небольшой тени у колес рулит как бы несколько боком, а катит прямо, может это нос майора, бегущий хозяина?

      Гордая горбинка, глубокие ноздри страстно дышат огнем…

      «Нос» развеселил.

      Повернул за ним – и стрелы: «Лувр» – «Площадь Республики».

      По шумной Риволи, домой вернулся.

      – Где шлялся?! – сердито встретил друг.

      Лучший ужин – сыр и вино.

      От батона с пропеченной корочкой ломают руками.

      Щенки разных пород в клетках с белой стружкой весело задирают друг друга.

      Нюхают палец, прижатый к стеклу, и крутят дружески хвостиками. Спят на боку, калачиком.

      На спине, раскинув «руки» и «ноги», как дети. Голова в миске, а там стружка вместо еды – мягкая подушка.

      Птичьи вольеры походят на трибуны стадиона.

      Ряды ярусов полны птичьего народа.

      Тесно, локоть к локтю, то бишь, крыло к крылу.

      Особо нервные «тифози» скачут по рядам, машут крыльями, толкаются и галдят.

      Но большинство чинно и покойно, ожидает начала матча…

      Как нечаянный привет «коряги» из стволов, корней, толстых веток.

      Тоже едва тронуты рукой – убрать грязь, землю, труху, чтобы в обычной гнилушке обнаружить почти реальную, но лучше фантазийную, фигуру зверя или птицы.

      А то и скульптурный портрет деревенского соседа; девицу, лежащую на боку…

      Из подобных шедевров, без кавычек и ложной скромности, у него экспозиция от «Адама», «Евы» и «змея-искусителя» в райском яблоневом саду, сразу за домом и грядкой лука; разбросана по усадьбе и завершается там, где огромный олень, сколок разбитого небесным огнем векового дуба, в последнем, но вечном прыжке распластался по бревенчатой стене дома.

      Яркая голубая заплата на строгом сюртуке Парижа – Центр Помпиду. Небоскребы уродами торчат, слава богу, далеко по окраинам.

      Четыре революции здесь не разрушили храмов, России одной достало все, почти, разорить.

      Может, потому трудно живем до сих пор?

      А Маяковский еще мечтал – всемирная пролетарская превратит и Собор Парижской Богоматери в кинотеатр…

      С нарочитой доброжелательностью в глазах подкатил художник. Нетрудно понять из его французского или итальянского: «портрето, портрето».

      Ткнул в грудь себя, потом его – сам, мол, арт, тебя нарисую, зачем-то соврал.

      – А-а… – поверил и закивал, протянул холодную ладонь. – Коллего, коллего.

      Так принят был в союз художников Монмартра.

      И никто больше не пожелал писать его портрет.

      …Как там оказался? Кто вооружил волшебной оптикой первого взгляда – видеть витающий вокруг предмета нимб его художественной сути?

      «Не захочешь, а воспаришь» – этот самый Париж?

      «Ах» –