Уроки лишнего и нужного. Леонтий Ронин

и мешая друг другу, мелко семенит впереди пешехода – маленькие солдатики в серых шинелях, в панике, спасаются от неприятеля…

      – Говорила я ему: вступай в партию, а отец мой язык за тебя протянет. Так нет же, сами с усами. А теперь щи пустые хлебаем… А оне, хось бывшие тепереча, а жируют, как прежде…

      – Простите, с вами поговорить, если можно, о Боге…

      – дамы-баптистки.

      – Наедине о Боге предпочитаю.

      – Спасибо, что высказали свое мнение.

      – Пожалуйста.

      Называется поговорили…

      Штормовой ветер повалил деревья, заборы, наломал веток.

      А гнездо аистов на крыше водонапорной башни не смог разрушить – лишь сдвинул в неровный какой-то квадрат.

      Две зари сошлись – закат и восход.

      И в два ночи розовеют над головой сумерки, а большая лужа у дороги тонко блестит, как свежий лед.

      – Пассажиры, знайте сами свою остановку, не надейтесь, у меня говорилка сломалась.

      Снежные звезды на стеклах.

      Бабочка на подоконнике холодной избы.

      От тепла печи крылья вздрагивают, слабо шевелятся, как страницы под легким ветерком.

      В светлом круге настольной лампы садится на рукав. На верх ручки перебралась.

      И осторожно водит пером, помощница, и соавтор:

      «…Страницы толстой тетради, как мои крылышки, шевелит ветер. Все спешат мимо: студент, поди, конспект потерял… А если это рукопись несчастливого мастера, думает он за окном автобуса. И успокаивает себя – рукописи не горят… Но их легко затоптать сапогами и колесами – это я уже знаю! Вообще-то он не подал руки утопающему, такое я от него однажды слышала».

      – Стреляют по уткам. А мне жаль этих уток. За что губят? Есть нечего? Не война же. А они все мажут и мажут, ничего у них не получается, такие горе-стрелки. Тогда мне их жалко стало.

      Белокурые девичьи локоны за креслом дамского мастера, на полу, ветерок от окна бережно шевелит.

      И светло-спутанные кудри облаков в голубом небе высокий ветер едва трогает…

      Берегом пруда фигура тяжело бежит.

      Скорее, пожалуй, трусит.

      Да нет, просто шаркает, чуть сгибая колени.

      А за фигурой легкая, оказывается, женщина прячется, как тень, и сдерживает себя, и ноги ее танцуют нетерпеливо, почти на месте, в семейно-черепашьем этом «беге»…

      На черно-белых клавишах ночных теней редкого забора – блюз полной луны.

      Топчу ветки деревьев,

      шагаю по облакам.

      по чистому небу иду…

      В зеркале мокрого асфальта.

      Дымком в вагоне – лесной хлам жгут на обочинах.

      Птичьи «ноты» голубей на контактных сетях.

      Мертвые элеваторы, где были горы зерна.

      Совсем, кажется, недавно…

      …Колеса это говорят, говорят.

      – А заводы пустые и поля пустые, забросили сады, потом фермы, вырезали скот, заросли дороги, а народ в городе колышется, – тетка у окна вагона, сама с собою…

      Выше зализывают волны берег.

      Громче галька, откатывается с водой.

      Южные