Мужская работа. Дмитрий Казаков

нет, мы не будем истерить, мы будем Сашку спасать.

      Я поеду туда, где смогу заработать достаточно, и выживу, вернусь целым и здоровым. Девочки мои будут здоровы, чтоб я сдох, и будут счастливы, что у них есть такой вот муж и отец.

      – Спасибо, Павел Семенович, – сказала Юля, и врач вышел из палаты.

      Мы остались втроем, и я присел на стул, наклонился к дочери.

      – Ты как, ангелок?

      Сашка ничего не ответила, только улыбнулась, лучезарно-лучезарно, и стала так похожа на мать, что мне захотелось плакать – те же волосы, черты лица, глаза, только копия чуть поменьше. А потом она неожиданно сунула мне в руки маленького плюшевого пингвина на карабине и сказала:

      – На, папа.

      – Зачем? Он же твой?

      Этого пингвина я когда-то подарил Юле, когда мы только начали встречаться, и она его таскала на рюкзаке. Когда мы съехались, он перебрался жить на гвоздик рядом с зеркалом в прихожей, ну а после рождения дочери оказался у нее в кроватке, где стал любимой игрушкой.

      Жизнь его потрепала, но пингвин оставался крепким и разваливаться не собирался.

      – Твой теперь, – сказала Сашка. – Ты же уедешь, будешь без нас скучать, да?

      – Да, – подтвердил я.

      Частенько она удивляла нас, когда говорила подобные взрослые не по годам вещи. Может быть страдания и вправду делают так, что человек умнеет, мудреет, растет быстрее. Но как же страшно, когда видишь перед собой такого вот маленького, измученного старичка.

      Так что ну к чертям эту мудрость, пусть дочь остается ребенком, была бы здорова.

      – А с ним тебе не скучно, – тут Сашка протянула ручонки. – Давай обниматься.

      Я аккуратно обхватил ее, прижал в себе, а когда отодвинулся, то понял, что на глазах слезы, и что сейчас опозорюсь, расплачусь прямо тут, и это я, всегда считавший себя настоящим мужиком.

      – Пока, – выдохнул я, и встал с таким трудом, словно на плечи мне поставили небоскреб.

      С матерью я простился утром, забежал к ней, завез денег, починил барахливший телевизор, старый, еще с кинескопом – от нового, плоского, она шарахалась как от чумы. Заявление об увольнении швырнул в морду Петровичу еще вчера, чем его страшно удивил и вызвал поток смешанных с угрозами жалоб.

      Ну ничего, пусть теперь помучается, гнида жадная, когда очередное ЧП придет.

      – Ну что, все? – спросила Юля, когда мы вышли из палаты в коридор, под безжизненный белый свет. – Так и поедешь? Бросишь нас тут одних? Эх, ты…

      – Не брошу, – язык мой ворочался как парализованный удав. – Там будет связь. Позвоню…

      – Да ну? – она посмотрела на меня недоверчиво, отвела взгляд.

      – Ты же понимаешь, что я не хочу никуда уезжать! – я все же справился с языком. – Остался бы тут, с вами, но что тогда?

      Мимо прошмыгнула медсестра, стрельнула в нас любопытным взглядом.

      – Метаться, пытаясь заработать эти деньги, и смотреть, как Сашка умирает? – продолжил я, дождавшись, пока вилявшая задом медсестра не исчезнет в одной из палат. – Так я хоть попытаюсь