Vobis parta. Артём Соломонов

о с жадностью вдыхал напоенный свободой приморский воздух Афин, запоем читал труды античных философов, историков и поэтов, охотно посещал театральные постановки трагедий Эсхила и Софокла. Слушал выдающихся ораторов и учёных, тонких знатоков Гомера, Сократа, Платона и Аристотеля, всей сутью своей сознавая, как покидает душу навязанная ему с детства христианская вера, уступая место прежним, поруганным идеалам античного мира. Хотя смерть Констанция оказалась крайне выгодной для Юлиана, внезапно ставшего законным императором, никто и не думал обвинять его в убийстве родственника. Тот скончался от лихорадки, успев перед смертью назначить кузена своим преемником.

      Вступив 11 декабря в Константинополь законным правителем, Юлиан прежде всего устроил пышные торжественные похороны Констанцию, даже несмотря на совершённое им убийство его старшего брата Галла. А одним из первых его распоряжений на троне стал закон о веротерпимости – закон, который уравнивал в правах все религиозные культы, существовавшие на территории Римской империи, и ставил многочисленные языческие вероучения вровень с христианством, всего тридцать лет назад ставшим официальной религией. Тем не менее за это время большинство языческих храмов оказались разрушенными или пришли в совершенный упадок. Юлиан и раньше не скрывал своей приверженности многобожию, а теперь принялся открыто совершать жертвоприношения.

      Глава вторая

      Константинополь стоит на полуострове, образованном западным берегом Босфора. В жемчужной дымке пролива между Западом и Востоком странника встречает сверкающее море пурпурного камня с вьющимся горизонтом из множества куполов.

      Виднеются гигантские вытянутые кипарисы, белокаменные дома с барельефами, высокие желтоватые ступени, отражённые морем, ведущие к облакам.

      Священный дворец императоров, заложенный Константином Великим между Ипподромом и Святой Софией, был выстроен из кирпича с полосами белоснежного мраморного камня, а все соединительные помещения дворца, притворы окон и дверей, колонны лотосовидной капители – из белого мрамора.

      Вход во дворец вёл через Медные ворота прямиком в Золотую палату. А внутри неё, в самом центре, размещался лучезарный трон, который охраняли два грозных золотых льва.

      На нём восседал в своём лиловом хитоне новоявленный император Флавий Клавдий Юлиан. Он был среднего роста, а волосы очень гладкие и чёрные. Такой же чёрной была и густая, подстриженная клином борода, которая привлекала внимание к несколько крупноватому рту с отвисшей нижней губой. Красиво изогнутые брови подчеркивали его взгляд и яркие глаза, полные пламени жизни и выдававшие тонкий ум. Голова его была увенчана золотой диадемой. Напротив же сидел Аммиан Марцеллин – римский писатель, историк, а ещё преданный друг и сторонник императора.

      – Мудрый Марцеллин, ответь мне честно… Что ты думаешь об эдикте, который я написал ещё в Лютеции? – обратился Юлиан к другу, хлопнув его по плечу.

      Марцеллин был немногим его старше и действительно обладал незаурядным умом, а также служил в армии и участвовал в походах под командованием Юлиана. На его глазах происходило удивительное превращение из «книжного мальчика» в бесстрашного полководца. Вместе они громили германцев при Аргенторате в 357 году, и именно он облачил Юлиана в дедовский пурпур и провозгласил его Цезарем при ликовании всего войска.

      – Довольно внушительно, мой Август! Довольно внушительно! Однако…

      – Что-то не так?! О, Великий Гелиос, я так и знал! – вскочив с трона и возмущённо воздев руки, воскликнул император. Затем, прикусив толстую нижнюю губу и присев на край трона, он скрестил руки на груди и начал нервно перебирать пальцами, озадаченно озирая полуосвещённую палату.

      – Мне не хочется огорчать тебя, мой Август… – тяжело вздохнув, произнёс Марцеллин, – но я сомневаюсь, что галилеяне это оценят. Поверь мне, они ни за что не откажутся от преимущества, данного им Константином…

      – Да, ты прав, мой друг… ты прав! – вдруг перебил Юлиан и настойчиво продолжил, приложив два перста к виску. – Но я всё равно его издам… Клянусь Великим Гелиосом! – воскликнул он. – Как там обо мне говорят мои злопыхатели?! «Краснобайствующий прыщ»? «Обезьяна в пурпуре»? «Грек-любитель»? О боги! Это ведь не моё дело. Просто на корову надели седло… Вот она себе и скачет!

      – А ты принимаешь лекарство, которое тебе принёс Орибазий?

      – Да, да, да… А где он?

      – Не знаю, мой Август… Должно быть, где-то в городе…

      – Да… что-то мне не помогают эти его травы! Такая гадость, если честно…

      – Верю, верю, мой император! И кошмары по-прежнему одолевают?

      В ответ Юлиан только поморщился и утвердительно качнул головой.

      Спустя некоторое время после ухода Марцеллина утомлённый император направился в свои покои. Он давно собирался написать письмо Максиму Эфесскому*, философу и чудотворцу, чтобы пригласить его во дворец. Декабрь 361 г. Максиму-философу

      «Всё разом обступает меня и не даёт говорить – ни одна из моих мыслей не уступает дороги другой – назови это душевною болезнью или