Дети Аллаха. Дмитрий Казаков

раз испытывая искреннюю, настоящую, неподдельную радость.

      Глава 12

      Ильяс смотрел на брата, вытаращив глаза так, словно видел его первый раз в жизни, и будто вовсе не моргал. Они сидели в тени ограды, в дальнем конце кладбища, где никто не мог им помешать, и Самир рассказывал, что именно он узнал и сделал вчера.

      Речь его лилась гладко, внутри пузырилось ликование – он, добился, сделал!

      – Но ведь они сожгли церковь! – воскликнул Ильяс, когда Самир наконец замолчал.

      – Да, но они нам не враги, – отозвался тот. – Разве они убили маму и сестренку?

      Насчет отца у него имелись подозрения, но о них Самир решил промолчать – нечего говорить, если сам не уверен.

      – Ну, я же… – Ильяс смутился, на это он не знал, что возразить. – Но что тогда? Если мы поступим, как ты хочешь, то нам придется отсюда уйти? Где мы будем жить? Что есть?

      – Там поддерживают своих еще лучше, чем у нас. Нам дадут оружие, представь! Нас научат не бояться! – воскликнул Самир, и в этот момент он верил каждому слову. – Тебе не надоело трястись от страха?

      Как вообще можно сомневаться, если с одной стороны – покорные, жалкие люди, боящиеся даже поднять голову, способные лишь молиться и ныть, а с другой – отважные и умелые бойцы, готовые схватиться с кем угодно, которых уважают все, даже те, кто не одной с ними веры?

      Стоило только вспомнить похороны или то, что он видел, когда их вытащили из-под развалин, – два покрытых тканью тела, ноги в носках с покемонами – как руки сами сжимались в кулаки, сердце наполнялось ненавистью, корежило от желания стиснуть горло того, кто это совершил!

      – Ну я же… Оно само… – забормотал Ильяс.

      – Само? Вот, смотри! – и Самир задрал майку, показывая, что на нем нет креста.

      Ильяс отшатнулся, оттопыренные уши его порозовели, челюсть на самом деле отвисла, глаза стали размером с апельсины.

      – Нет!! Как?! – закричал он. – Брат?!

      – Да, я сделал это, – проговорил Самир с показной гордостью, хотя ощущал в этот момент скорее неуверенность: может быть, он погорячился, может оно не стоило того. – Что в нем толку, если он помешает нам с тобой отомстить? Ведь ты со мной, ты мне брат?

      – Нет, нет, я не могу пойти на такое! Упаси Господь! – Ильяс вскочил, будто вовсе собрался убежать. – Его же папа с мамой на меня повесили! Это же!.. Он же настоящий! Неужели ты не понимаешь?!

      – То есть ты бросишь меня?

      – Это ты бросаешь меня! Всех нас! Память о родителях! Я тебя… я тебя ударю! – Он плакал, уже не стесняясь, подпрыгивал на месте, маленький, тощий, с длинными руками, но зрелище это не смешило Самира, не удивляло, оно вызывало у него боль.

      Подсердечную, тянущую, словно от воткнутого под ребра ножа.

      – Вот тебе раз, – сказал он, опуская майку. – Ну что же, я думал, мы всегда…

      – Это ты захотел бросить всех! Ты поругался с отцом Григорием! Зачем?! Зачем?! Вернись, брат! – Ильяс и в самом деле замахнулся, точно для удара, но в следующий момент опустил руку. – Я тебя прошу-у… Не уходи-и… Нет! Нет! Что ты делаешь?