.

себя. Ты ведь знаешь свой характер, ты видишь: стоит тебе разойтись, тогда уж ты не удержишь себя и наделаешь чего-нибудь такого, чему и сам не будешь рад потом.

      Зина говорит ласково, мягко, – просит.

      Тёме это приятно, он сознает, что в словах сестры все – голая правда, и говорит:

      – Хорошо, я не буду шалить.

      Но маленькая Зина, хотя на год всего старше своего брата, уже понимает, как тяжело будет брату сдержать свое слово.

      – Знаешь, Тёма, – говорит она как можно вкрадчивее, – ты лучше всего дай себе слово, что ты не будешь шалить. Скажи: любя папу и маму, я не буду шалить.

      Тёма морщится.

      – Тёма, тебе же лучше! – подъезжает Зина. – Ведь никогда еще папа и мама не приезжали без того, чтобы не наказать тебя. И вдруг приедут сегодня и узнают, что ты не шалил.

      Просительная форма подкупает Тёму.

      – Как люблю папу и маму, я не буду шалить.

      – Ну, вот умница, – говорит Зина. – Смотри же, Тёма, – уже строгим голосом продолжает сестра, – грех тебе будет, если ты обманешь. И даже потихоньку нельзя шалить, потому что Господь все видит, и если папа и мама не накажут, Бог все равно накажет.

      – Но играться можно?

      – Все то можно, что фрейлейн скажет «можно», а что фрейлейн скажет «нельзя», то уже грех.

      Тёма недоверчиво смотрит на бонну и насмешливо спрашивает:

      – Значит, фрейлейн святая?

      – Вот видишь, ты уж глупости говоришь! – замечает сестра.

      – Ну, хорошо! Будем играться в индейцев! – говорит Тёма.

      – Нет, в индейцев опасно без мамы, ты разойдешься.

      – А я хочу в индейцев! – настаивает Тёма, и в его голосе слышится капризное раздражение.

      – Ну, хорошо! Спроси у фрейлейн, ведь ты обещал, как папу и маму любишь, слушаться фрейлейн?

      Зина становится так, чтобы только фрейлейн видела ее лицо, а Тёма – нет.

      – Фрейлейн, правда в индейцев играть не надо?

      Тёма всё ж таки видит, как Зина делает невозможные гримасы фрейлейн; он смеется и кричит:

      – Э, так нельзя!

      Он бросается к фрейлейн, хватает ее за платье и старается повернуть от сестры. Фрейлейн смеется.

      Зина энергично подбегает к брату, кричит: «Оставь фрейлейн», а сама в то же время старается стать так, чтобы фрейлейн видела ее лицо, а брат не видел. Тёма понимает маневр, хохочет, хватает за платье сестру и делает попытку поворотить ее лицо к себе.

      – Пусти! – отчаянно кричит сестра и тянет свое платье.

      Тёма еще больше хохочет и не выпускает сестриного платья, держась другой рукой за платье бонны. Зина вырывается изо всей силы. Вдруг юбка фрейлейн с шумом разрывается пополам, и взбешенная бонна кричит:

      – Думмер кнабе!..[6]

      Тёма считает, что, кроме матери и отца, никто не смеет его ругать. Озадаченный и сконфуженный неожиданным оборотом дела, но возмущенный, он, не задумываясь, отвечает:

      – Ты сама!

      – Ах! – взвизгивает фрейлейн.

      – Тёма, что ты сказал!? – подлетает сестра. –

6

Глупый мальчик (нем.).