Хищники царства не наследуют. Ирина Владимировна Соляная

не мог успокоиться, всё икал и трясся, пока не завыл, завалившись на бок, кусая угол подушки. Так и выл, пока не пришел санитар и не сделал болезненный укол в тощую задницу. И в этот раз Андрей не пообедал, а уснул. Проснувшись, потребовал еды. Ему принесли в неурочное время как особе, приближенной к врачу. Каша была склизкой и холодной, а суп мутным, но Андрей всё съел.

      На следующий день он начал вставать, шатаясь, подходить к окну, смотреть на деревья, уже опаленные ранней осенью. В голове поселилась странная пустота. Он рассмотрел свои руки в бинтах и вспомнил, что резал вены. Но отчего он мог так с собой поступить… Нет, никак не вспомнить.

      Медведков посматривал на Андрея с хитрецой – не выкинет ли тот какой штуки. На третий день вызвал к себе в кабинет и предложил коньяку. Балыков от рюмки отказался, его и так валило с ног.

      – Память стала к вам возвращаться, Андрей Сергеевич? – спросил Медведков осторожно.

      – Пока не очень… Что-то, как-то… – Балыков смутился.

      – Можно ли вас тревожить?

      – Только хорошими новостями, – усмехнулся Андрей.

      – Вот и славно, – кивнул Медведков, вытянув руки перед собой ладонями вниз, похлопал по столу и продолжил: – Дочка ваша, Вика, жива. Все у нее в порядке, милиция её нашла и вернула к бабушке.

      Андрей потер лоб, вспоминая, что не так, но … Тщетно.

      – Ваше потрясение было настолько сильным, что мозг временно отключил некоторые участки памяти, через несколько дней все вернется.

      – Сколько я уже нахожусь тут? – спросил Андрей.

      – Восемь дней, – улыбнулся Медведков.

      – Кто-то спрашивал обо мне?

      – О, не беспокойтесь! Спрашивали, и многие! – оживленно начал врач. – И дочка ваша, и теща, и коллеги по работе. И друзья.

      – Друзья? – Андрей неприятно засмеялся.

      – Ну да, а что вас удивляет?

      – Просто я не помню, кто теперь мои друзья.

      – Как же, как же. Табеев, Горшенёв.

      Андрей вскинул брови. Если фамилия Табеев ему была смутно знакома, то Горшенёва он вспомнить не мог.

      – Когда меня выпишут? – спросил Балыков.

      – Когда сами захотите уйти, – сказал Медведков.

      – Не хочу пока, – заверил его Андрей и попросил: – Перестаньте мне колоть лошадиные дозы успокоительного, мне уже лучше.

      – Ладненько, – потёр ладони Медведков.

      Потекли одинаковые, скучные дни. Балыков много спал, гулял в заросшем парке, отъедался. Относились к нему настороженно, боялись рецидива. И зря. Несколько раз Андрей поговорил с дочкой по телефону в кабинете Медведкова. Но он понимал, что рядом с Викой сидит Дина Петровна с выражением муки жалости на лице, потому разговора не получалось. Викуша только лепетала: «Папочка, прости! Папочка, выздоравливай!»

      ***

      – Этот шрам мне постоянно напоминает, что всё может быть не таким, каким кажется, – Балыков невесело засмеялся.

      – Наверное, это кризис среднего возраста. Вспоминать о том, что причиняет боль и проживать её снова. Может, это и сущая