Сероводород. Валентин Николаевич Пичугин

маревом ноябрьской непогоды, клонился к вечеру, а место на постой ещё не было определено. Он подошёл к колонке, намереваясь сбить струёй воды налипшую грязь, однако месиво брызг, разлетаясь во все стороны, распугало женщин, обещая превратить штанины в подобие его ботинок.

      – Ну, если никто не приютит, айда ко мне, красавчик! – снова выступила Галина, заливаясь задорным смехом. – Накормлю и обогрею. А дальше видно будет.

      – Когда Венька вернётся с поездки, он тебе «обогреет». Будешь углы в доме пересчитывать.

      – Боялась я вашего Веньку, – не переставая смеяться, отбивалась от угроз соседок озорная дивчина. – Ему можно, а мне нельзя? Эх! Живи пока молодая!

      С этими словами она ловко подхватила тяжёлые вёдра и направилась домой. Потом приостановилась и бросила, то ли шутя, то ли всерьёз, оставляя за спиной озабоченного Генку:

      – Подумай, красавчик. Я тебя не обижу.

      Женщины начали расходиться. Одна из них, пожалуй, самая старая, чуть задержалась, примериваясь к жестяному ведру.

      – Давайте я вам помогу, – спохватился он, провожая взглядом бойкую девушку.

      – Помоги, чего же не помочь, – согласилась старушка. Она не принимала участия в разговоре, стоя поодаль и внимательно прислушиваясь к приятельницам. Бабушка направилась к дому, расположенному через дорогу, следом за ней Геннадий, стараясь не расплескать наполненное до краёв ведро. Поставив его на крыльцо, он развернулся с намерением уйти.

      – Куда же ты? – остановила его женщина, с трудом поднимаясь по высоким ступенькам. – Заходи в дом, подумаем, где тебе ночлег огорить.

      – Как вас зовут? – Генка застыл перед дверью, не решаясь подняться по чистым ступеням в своих «бахилах».

      – Настасья я, Иванова дочь. Для тебя, сынок, баба Настя, – старушка одолела подъём и оглянулась на гостя, догадываясь о его заминке. – Заходи, здесь в сенцах коврик, разувайся. Пока ты поешь, я твои ботинки отмочу и почищу.

      Он прошёл в тёмные сени, стащил с ног и поставил на циновку обувь. Нащупав в потёмках ручку двери в избу, дёрнул её на себя. В лицо пахнуло ароматом печёного хлеба и антоновских яблок. Только сейчас Генка почувствовал, что устал и изрядно проголодался.

      – Анастасия Ивановна, я обувь сам почищу. Мне бы только газету какую и палку.

      – Садись, садись, не суетись. Успеется. У меня тут для этого дела всё налажено. Мы ведь тоже не по воздуху летаем, вот и приходиться галоши от слякоти в порядок приводить, – она усадила гостя на старенький диван, достала из печурки и протянула войлочные чуни. – Дедовы, должны подойти. Ноги-то, небось, озябли?

      Вскоре на столе появились пироги с капустой, сложенные в глубокое блюдо и прикрытые белым вафельным полотенцем.

      – Тыкву с утра парила, теперь уже, пожалуй, остыла, – она пододвинула к нему чугунок и приоткрыла крышку. – Все яства. Чай магазинный, сейчас заварю. Ешь пока, а я твоей обуткой займусь.

      Женщина вытянула из-за занавески низкую лавочку и присела у порога, очищая острой щепой налипшую грязь.

      – По делам к нам? То,