Мы обнимем смерть. Девин Мэдсон

осмотреть ваши раны.

      Он выдавил мрачную улыбку.

      – Вы прекрасно меня зашили, – сказал он, показывая на порез на руке. – Что бы сказала госпожа Йи, увидев, что вы зашиваете кожу вместо шелка?

      – Чтобы проткнуть ее иглой и вытащить нитку с другой стороны, требуется та же ловкость, та же… сила. Но я не позволю вам прятаться за спину госпожи Йи. Вы отлично знаете, что я хочу посмотреть не на эту рану.

      – Но увидите только ее, ваше величество.

      Он гордо вздернул острый подбородок.

      – Хорошо, генерал. Пока что вам ничто не грозит. Могу я хотя бы устроить вас поудобнее?

      Китадо посмотрел на свою лошадь и поклажу, и перед его глазами явно бушевала мысленная борьба.

      – Мне неприятно просить вас о чем-либо, ваше величество, но, похоже, я не сумею сам позаботиться о лошади и разгрузить ее. Если кто-то из левантийцев…

      – Я сама могу отнести сумки и поухаживать за лошадью, друг мой. Разве я не доказала, что сделана из плоти и крови, а не из фарфора и золота? Я на многое способна, не только быть императрицей.

      – Вы всегда были добры ко мне, ваше величество.

      Если бы я не засмеялась в ответ на беззвучные извинения, стоящие в его глазах, то непременно разрыдалась бы.

      У подножия широких ступеней храма находился старый каменный алтарь, Рах опустился в грязь на колени перед ним и, держа в руках отрезанные головы, начал заунывно петь. Прямо как разговаривал с Дзиньзо – это была мелодия, которая становилась то громче, то тише, с поэтическим ритмом, напоминающим какой-то потусторонний язык. В каждом слове слышалось горе и в то же время радость, наполняющая мое сердце надеждой.

      – Что он говорит? – спросила я, глядя на Тора, который занимался лошадью.

      – Это погребальная песнь. Он молится и выпускает каждую душу обратно в мир. Погребальная песнь необязательна, но, поскольку это не алтарь Нассуса, Рах сначала хочет привлечь внимание богов.

      – Нассуса?

      – Это бог смерти. Он всегда с нами. Нас клеймят во имя его, чтобы мы всегда знали, какую жертву приносим. Мы – Клинки и охотимся, чтобы ваши руки были чисты. Мы – Клинки и убиваем, чтобы ваши души были легки. Мы – Клинки и умираем, чтобы вы жили.

      – А головы?

      От моего вопроса пыл Тора сменился мрачным взглядом.

      – Чтобы души можно было отнести в священное место и отпустить. Если этого не сделать, они навеки застрянут в этом мире, в клетке собственной плоти, и никогда не возродятся. Бесчестье оставить душу прозябать здесь, даже душу врага.

      Генерал Китадо зашевелился на своем ложе из глины и цветов.

      – Прозябать?

      – Оставить ее здесь. Неспособной к перерождению. Вот почему он хотел отрезать голову дровосеку.

      Тор говорил это и тогда, но я была слишком разъярена из-за жуткого зрелища и боли женщины, чтобы задуматься о его словах. Я сидела рядом с женой дровосека, пока она укладывала тело. Я зажгла благовония. Молилась