Анатомия книжной реальности. Антон Рай

а как-то: «Да-а шта-а!»), переходя с какими-то бумагами к другому столу и картинно передергивая с каждым шагом плечами, куда шаг, туда и плечо, – вот-с, извольте видеть: господин сочинитель, то бишь студент, бывший то есть, денег не платит, векселей надавал, квартиру не очищает. Беспрерывные на них жалобы, а изволили в претензию войти, что я папироску при них закурил! Сами п-п-подличают, а вот-с, извольте взглянуть на них: вот они в самом своем привлекательном теперь виде-с!

      – Бедность не порок, дружище, ну да уж что! Известно, порох, не мог обиды перенести. Вы чем-нибудь, верно, против него обиделись и сами не удержались, – продолжал Никодим Фомич, любезно обращаясь к Раскольникову, – но это вы напрасно: на-и-бла-га-а-ар-р-роднейший, я вам скажу, человек, но порох, порох! Вспылил, вскипел, сгорел – и нет! И все прошло! И в результате одно только золото сердца! Его и в полку прозвали: «поручик-порох»…

      – И какой еще п-п-полк был! – воскликнул Илья Петрович весьма довольный, что его полк так приятно пощекотали, но все еще будируя». (Ф. М. Достоевский. «Преступление и наказание». Ч.2. I.).

      Думаю, вы согласитесь, что этот отрывок не входит ни в число таких, которые заставляют задуматься, ни в число таких, которые прямо уж так запоминаются, что уже невозможно и выдворить их из памяти, ни в число принципиально важных, узловых для повествования. При этом я не скажу, что это такой отрывок, который можно было бы взять да и выбросить из текста; но я изначально искал вовсе не такой отрывок, который можно просто выбросить, а скорее такой, который можно прочитать, оставаясь относительно равнодушным, не восхищаясь мастерством автора. Я всё же придерживаюсь того взгляда, что при желании такого рода отрывки можно найти в любом тексте, даже в таком, который для «оценивающего» относится к самым любимым.

      Это – первое ограничение, которое можно наложить на тезис Булгакова-Коровьева (тезис, сформулированный Булгаковым и озвученный Коровьевым). Второе ограничение состоит в том, что далеко не в самых выдающихся произведениях можно найти замечательные отрывки, так что невольно хочется воскликнуть: «Это настоящий шедевр!» – хотя к произведению в целом это восклицание относиться и не будет. Для примера возьму роман Джорджа Оруэлла «Дни в Бирме». Крепкий такой, мастеровитый роман (с рядом запоминающихся сцен); в общем, такой, что совсем не жалеешь, что прочитал, но не особенно бы и сожалел, если бы не прочитал. Однако есть в этом романе просто замечательный отрывок, иллюстрирующий сожаления белых господ по поводу уходящего золотого века господства:

      «– Нет, в самом деле, слуги безобразно разленились, – вздохнула леди. – Не правда ли, мистер Макгрегор? Во времена этих жутких реформ и развязных газетчиков у нас здесь, кажется, уже не осталось никакой власти. Аборигены начинают дерзить почти так же, как наши низшие классы в Англии.

      – Надеюсь, все же не до такой степени. Однако демократический душок несомненно распространяется,